Пирамида

На другое утро за мрачным бритьем меня вдруг осенила мысль, от которой замерла на щеке бритва. Там, в конюшне Юэнов, стоял мопед Роберта. Я быстро глянул и увидел, что его и не думали чинить. Я поскорей добрился и бросился вниз, к завтраку, уговаривая себя действовать осмотрительно и дипломатично. Потихоньку-полегоньку в нужном направлении повернуть разговор.

Я так спешил, что застал маму с папой еще за едой. Мама перестала есть и пошла за моим завтраком на кухню. Мне повезло.

— Мопед Роберта все в конюшне стоит, я смотрю.

— О?

— Да. Стоит.

Папа исподлобья глянул на меня сквозь толстые стекла.

— Самое подходящее место.

Я кивнул и подхватил мяч.

— Под дождичком не вымокнет.

— Ха-ха!

Мама вернулась и поставила мою тарелку на стол с некоторым грохотом, всегда предвещавшим дальнейшие сообщения.

— Не надейся, что тебе удастся кататься на этом мопеде, Оливер, или его купить!

У меня отвисла челюсть. Мама села.

— Помимо прочего, — сказал папа, — это нам не по карману.

— Да у меня...

— Они тебе пригодятся, — сказала мама. — Все до последнего.

— Если Роберт...

— Мне бы очень хотелось, чтоб ты прожевал еду, прежде чем говорить, — сказала мама. Она сглотнула. — И ведь он ему самому еще понадобится. Если отец, конечно, разрешит ему гонять, в чем я сомневаюсь. Юэн не такой идиот.

— Как он ему понадобится, если он калека?

— Калека! — вскрикнула мама. — Кто это тебе сказал?

— Множественные ушибы, — сказал папа, — и несколько ребер сломаны. Ничего, оправится.

— Я думал... я мопед видел, он же весь покореженный...

— Через недельку-другую, — сказал папа. — Нет, с юным Юэном все в порядке. Будет ему, олуху, хороший урок.

— Чего только не увидишь каждую неделю в этом «Стилборнском вестнике». А потом чаще всего опровергают. А-а! Кстати, вспомнила, папочка, Имоджен Грантли венчается в Барчестерском соборе.

— Будет большая помпа, — сказал папа, отодвигая тарелку. — Когда?

— Двадцать седьмого июля. Всего несколько недель остается. Но если у людей есть деньги...

— Чушь, — сказал папа. — Позерство.

— Вспомни, папочка, ее двоюродный дедушка был настоятель. И женился на урожденной Тоттерфилд. Да-а, интересно вот, кто будут подружки невесты?

— Определенно не я, — сказал папа. Сверкнул стеклами и встал. — Мне надо работать.

— Оливер, детка, скушай второе яичко!

— Выбрось ты из головы этот мопед, старина. Доживешь до моих лет — сам поймешь.

— Скушай.

— Оставь ты меня в покое!

— Не смей так разговаривать с матерью

— Оставь меня в покое! Оставь меня в покое! Я... Не хочу я его!

Папа сел и пристально посмотрел на меня.

— Все время у него эти перепады настроения, — сказала мама и посмотрела на него. Он ответил ей взглядом. Она со значением кивнула. — Я вообще не уверена, что это была хорошая идея.

Паутина родительской нежной заботы плелась над столом.

— Четкий распорядок, — сказал папа. — Вот что ему снова требуется.

— Ох, даже не знаю. У него всегда были эти перепады. Я такая же была.

— Четкий, спокойный распорядок. Ему бы лучше вернуться в школу на эти три недели или сколько там еще осталось.

— Не хочу! Я вам не школьник!

— Покажи-ка нам язык, старина.

— Господи, да что же это такое!

— Не смей так разговаривать с отцом!

— Я уехать хочу.

— Оливер!

— Да, хочу. Куда глаза глядят!

— Хорошо, — сказала мама ласково. — Ты же едешь в Оксфорд, правда? Всего через несколько недель...

— Буря в стакане воды, — хмуро сказал папа. — Немного прочистить мозги, вот что мальчику требуется...

— У него всегда были эти перепады. Даже у грудного.

Папа снова встал и побрел в аптеку. Дверь прихлопнула его бормотанье:

— Сейчас я ему принесу...

Я тоже встал. У меня тряслись ноги.

— Куда же ты, детка?

Я изо всех сил хлопнул дверью столовой. Я стоял, все еще трясясь, глядя на наше обшарпанное пианино, дряхлеющий рядом диск стула. Я со всего размаха стукнул левым кулаком по сияющей ореховой панели между двумя медными подсвечниками, и она треснула пополам.

— Оливер!

Я сражался с цепочкой, замками, задвижками входной двери.

— Оливер! Вернись! Мне надо с тобой поговорить! Только из-за того, что мы не можем купить тебе этот...

Я хлопнул входной дверью, услышал мгновенный отклик с церковной башни. Распахнул калитку и стоял на булыжниках возле газонной ограды. И увидел, как миссис Бабакумб мимо забора мисс Долиш проносит свою склоненную улыбку — ко мне.

Чуть-чуть пришел в себя я уже только на парапете Старого моста. В горле у меня мучительно пересохло, левая рука выглядела боксерской перчаткой.

Я бесцельно таскался по городу. Я видел, очень издали, как Эви вышла после приема из дома Юэнов и шмыгнула в сторону Бакалейного тупика. И про себя усмехнулся. Но вот она пошла обратно, мимо дома священника, исчезла в проходе на Бакалейную у нас на задах. Все еще усмехаясь про себя, я сделал крюк, чтоб ее накрыть, но Бакалейная была пуста. Я ее обрыскивал без всякой надежды. Просто чтоб чем-то себя занять.