«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

— Да уразумел я, уразумел, солдатик, — отшатнулся старик. — Как скажешь, так и будет.

От «солдатика» мурашки по спине поползли уже у Тимофея. Старик слеп, не видит, что шинели на нём нет, но предположить такого, конечно, не может. И никто не может — кем надо быть, чтобы поверить в Охрану Петерберга, которая будет терпеть подле себя гражданское лицо?

Вестимо, тем самым Твириным.

Тимофей Твириным был лишь отчасти, на словах, а потому старался не задумываться лишний раз об отсутствии у себя шинели.

Задумаешься — и паника накроет с головой, как шальная волна.

Старик торопливо заковылял в сторону сада барона Копчевига, ныне покойного. Барон проявил себя как человек трезвомыслящий и миролюбивый, готовый разбираться с любыми противоречиями не теряя головы, а потому его голова была прострелена первой. Они — пожилые, изнеженные, подрагивающие манжетами члены Городского совета — стояли в окружении солдат и не понимали, не хотели понимать, что происходит. Мололи заносчивую чепуху, которая только больше распаляла, и были в своей слепоте беспомощней сегодняшнего слепого старика, ведь в отличие от него калеками себя не сознавали. Барон же Копчевиг сумел переступить через гордость, назвал вещи своими именами и предложил обсудить требования Охраны Петерберга прежде, чем путь назад будет отрезан. Вежливая скромность, которую он сумел в себе разыскать, льстила солдатам, а декларация намерения прийти к компромиссу смягчала генералов. Он был без дураков хорошим оратором, барон Копчевиг. У него могло бы получиться одними только сладкими речами развеять тучи над спесивыми толстосумами, вообразившими себя петербержской властью.

Когда он упал в ноябрьскую грязь, у толстосумов не осталось шансов.

Они — пожилые, изнеженные, подрагивающие манжетами члены Городского совета — слишком явно продемонстрировали, насколько страшно было им падать в грязь самим. Говорят, собаки чуют страх и так становятся неуправляемы. Тимофей никогда не имел дел с собаками, но вчера утром своими глазами увидел, как нечто подобное происходит с людьми: одного выстрела хватило, чтобы отменить этот усталый город, перечеркнуть его опостылевшие ежедневные маршруты и вытряхнуть ему из карманов застарелые обиды. Одного выстрела хватило и — это стоило одного выстрела.

Тимофей был уверен, что он не сможет: он не умеет, конечно, стрелять, разве что в детстве видел, как обращаются с оружием, — когда Андрей ещё готовился в Резервную Армию. Он не умеет стрелять, и вчера утром стрелять ему было не из чего, но барон Копчевиг смягчал генералов и льстил солдатам, и нельзя же стоять и слушать, как единый порыв распадается под действием его слов на частные мнения, а потому Тимофей развернулся, вышел из круга, прошёл тридцать шагов до казарменной стены и понял, что там, за стеной, лежит обрез, который генерал Йорб на рассвете заметил у кого-то из постовых. Заметил, изъял и взорвался — ружья режут для перепродажи в Порт, и постовой побелел, он ведь не знал, что генералу Йорбу не до разбирательств — только что разлетелись письма членам Городского совета, созвано срочное совещание на территории Западной части, трём другим генералам ещё предстоит услышать, что…

Генералу Йорбу было не до разбирательств и не до того, чтобы закрывать этот проклятый обрез на замок.

Поэтому несколько часов спустя Тимофей прошёл обратные тридцать шагов от казарменной стены до того места, где стояли непонятливые толстосумы, последний раз прислушался к словам барона Копчевига, пригляделся к следам этих слов на лицах солдат и генералов, сделал ещё несколько шагов и вплотную приставил к голове барона обрез.

Сколь бы складно человек ни говорил, в ноябрьскую грязь он всё равно падает мешком.

И это было бы страшно, если бы именно это не было нужно Охране Петерберга, чтобы понять: всё, что способны сказать члены Городского совета, говорить следовало раньше. Теперь — поздно.

…Тимофей всмотрелся в согбенную спину старика, которая почти скрылась за деревьями, отгоняя таким образом картины, без спросу встававшие перед взором внутренним.

— Ну выманит он кухарку, ну и чё? — сплюнул под ноги солдат со шрамом, который и отшвырнул попавшегося на пути слепого старика.

— Допросим, — ответил Тимофей и мысленно обругал себя за сорвавшееся с языка первое лицо.

Какое «допросим», если он и права-то не имеет здесь находиться?

— Только если по-нашему, без всякого этого нежничанья, — хмыкнул солдат со шрамом.

Особняк Копчевигов вчера уже обыскивали, но ни жену барона, ни его детей, ни бумаг не нашли. Слуги молчали, а руководивший обыском полковник Шкёв разговорить их не потрудился.

— Кто ж навяжет нежничанье? — мертвецки спокойно полюбопытствовал Тимофей.

Солдат со шрамом улыбнулся в ответ, и оттого шрам словно бы уткнулся своим остриём ему в глаз.