«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

Бася ласково называл кабак «Тухтобой» и никогда сюда не ходил.

Плеть сидел один и не пил. Это было ритуалом: отсутствие выпивки будто создавало иллюзию присутствия Баси, которого так не хватало, которого так откровенно заманивали в таврский район заключением Плети и которому стоило бы поэтому держаться отсюда — от Плети — подальше.

Но Бася никогда не слушал других. Он всегда лучше всех знал, что ему стоит и не стоит делать.

— Я соврал ему, что бои начинаются с октября, но вот незадача: теперь начинается октябрь, — с иронией в голосе сообщил он, усаживаясь напротив. — Мне начинает казаться, что в роду графа Метелина — настоящем роду — был l’inceste.

— Ты пришёл за мной? — спросил Плеть и сам не понял, остережение прозвучало в его голосе или надежда.

— Уж всяко не за местной кухней, — хмыкнул Бася; выглядел он, как обычно, бодро, будто и не волновало его исчезновение друга на две недели. — Ты знаешь, что творится в городе? Петерберг взбунтовался! Иначе говоря, люди толпятся в приёмной Городского совета и просят поблажек от налога. А ведь у них даже нет Метелина!

— Община хочет с тобой поговорит’.

— Чего они хотят? Доли с завода?

Плеть кивнул. Бася откинулся, но не расслаблено, как нередко это бывает, а зло, с силой, будто сорвалась в нём какая пружина.

— Великолепно. C’est просто magnifique! — Он с той же силой вскинул глаза к потолку, и Плеть подумал, что взгляд иногда можно бросить так же яростно, как стакан в стену. — Великолепный выбор момента. Интересно, Цой Ночка понимает, что завод мне не принадлежит?

— Он понимает, что ты ездишь на «Метели».

— Ну если так судить…

— Они не выпускали меня в город и в Академию, чтобы ты за мной пришёл, — не удержался вдруг Плеть. — Это шантаж. Обычный шантаж. Цой Ночка хочет твоих денег…

— Нет, он хочет моего уважения, — неожиданно спокойно усмехнулся Бася, — это даже flatteusement, не находишь, лестно? Община никогда не мыслила только деньгами, и странно, что ты вдруг решил так счесть.

Плеть промолчал.

В голове его всегда было просторно, сухо и ясно, и оттого так отчётливо и прямо в прозрачном её воздухе виделось, как отвратительно происходящее. Настолько, что он неправомочно обвинил Цоя Ночку в сугубой меркантильности.

Но почему? Потому ли, что летом Бася обещал не пускать его больше на ринг? Но Плеть не гнали на ринг. Не гнали, даже когда он попросил.

Это было позавчера. Цой Ночка не видел нужды разговаривать, но Плеть заметил, что Тырха Ночка недоволен отцом. Отцом и всем остальным миром.

Именно средний сын предлагал общине полностью уйти в Порт — «награбит’ денег на выплаты нового налога, ежели так им оно надо». Цой Ночка такие разговоры полностью пресёк, и сыну его оставалось только кипеть под плотно придавленной крышкой.

«Если ден’ги так важны, пустите меня на ринг, — сказал ему позавчера Плеть здесь же, в „Тухтобе“. — Я отработаю то, что должен общине».

Тырха Ночка злился на отца, а потому испытывал невольное расположение к тому, крышку над кем придавили столь же плотно — пусть иную и по иным совсем причинам.

«Незачем тебе, — ответил он с братской снисходительностью. — Наместника нашего меняют, э? Слушок ходит, он решил по такому делу во все тяжкие пойти. Бои прикрыт’. Прикрыт’ не прикроет, а кому-нибуд’ хвост прищемит. Облава будет, сер’ёзная. Да и куда тебе на бои? Скол’ко уж прошло, ты и разучился совсем».

Плеть не ждал всерьёз, что его пустят. Он не хотел. И всё же попросился.

Может быть, затем, чтобы проверить, есть ли у него право слова хотя бы в этом.

— Твоё положение — ещё не худшее в этом мире, mon frère, — Бася не отошёл от своей горячности, но, как срываются порой люди в крик, его от злости иногда срывало в смех, — а вот граф Набедренных привёл в Академию оскописта. Что ты знаешь об оскопистах, а? Община строга, но она строга, как хороший отец. А вот там, в салонах — настоящее рабство.

— Сироты?

— Говорят, или ещё кто похуже. Собирают с улицы, чик, и всё. Я на этого оскописта посмотрел — обычный, в общем-то, человек. Учёный, bien informé. Но, знаешь, если тебе косу отрезать, она всё-таки обратно отрастёт, что бы мы там ни говорили другим.

Плеть снова предпочёл промолчать.

— Это я к тому, что оба вы — слуги своих хозяев. Да что там, все мы — слуги. Мне всегда казалось, что дальше — то, что за пределами данной тебе situation, — это вопрос воли. Но ежели ты оскопист — то, может, и нет такой воли, которая могла бы что-то переменить. А пока мы не оскописты, — Бася поставил на стол локти и наклонился вперёд, — из «Тухтобы» ты идёшь со мной.

— Цой Ночка обидится.

— Не обидится. Говоришь, его волнует, что я езжу на «Метели»? Пусть поездит на своей и сам оценит, есть в этом какая польза или нет.

Перед последней фразой Бася сделал короткую торжествующую паузу, и Плеть почувствовал, как хрустящая короста невыплеснувшейся обиды с шипением в нём проседает. Конечно, Бася не забыл. Просто не мог он прийти с пустыми руками и не мог принести того, чего просил Цой Ночка, вот и сочинял эти две недели такой подарок, которым можно за Плеть откупиться.