«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)

— Иначе бы вы нам её приписали, — хэр Ройш вдруг вытянул перед собой ноги, не то забыв про обувку, не то перестав ей конфузиться, — надеюсь. Надеюсь, что на подобное вам хватило бы политической прозорливости.

— Это не даёт ответа на вопрос, зачем на подобное идти вам.

— Быть может, из-за наличия совести? — негромко ответил за Революционный Комитет Твирин. — Нельзя же каждый день обходить грязь по дуге — кому-то нужно перепачкаться, чтобы её убрать.

Негромко-то он ответил негромко, но дело тут состояло вовсе не в застенчивости. Драмин был в этом деле не мастер, ему хватало Хикеракли, и потому сам бы ни в жисть он не сумел разъяснить, в чём же тогда состояло это дело. У Твирина не то чтобы зажглись глаза — это и звучит глупо, и неправда к тому же; он скорее что-то такое нащупал, за что держась можно прямо стоять.

— Заговорщиков немало, всех их арестовать сами мы вряд ли сдюжим, — опять беспечно продолжил Гныщевич, — но, autant vous le dire, поверьте уж, мы сдюжим их расстрелять.

От такого заявления оппоненты охнули да опешили, и только у Твирина, показалось Драмину, мелькнуло на губах нечто вроде усмешки.

— Расстрелять? Вы бредите? — впервые, кажется, с начала «беседы» Стошев не на шутку взъярился. — Я не буду спорить с вашим посылом, я вижу в нём здравое зерно. Леший с ним, давайте даже представим, что я допущу до разбирательств именно вас — хотя кто вы такие? И с кем вы будете разбираться? Но оставим это в стороне, оставим — в свете нынешнего бардака этот вопрос кажется мне почти несущественным. Существенно другое. Расстрелы? Какие, к лешему, расстрелы?

— Публичные. В полной мере публичные, а не как вышло у вас с Городским советом, — ловко подхватил затею Гныщевича хэр Ройш. — Что может нагляднее продемонстрировать несостоятельность Пакта о неагрессии для Петерберга, как не желание простых граждан пролить чью-то кровь?

На сей раз Драмин скосил глаза на Скопцова. Тот являл собой живого мертвеца — на побелевшей коже красные пятна сделались багровыми, как синяки, и он, кажется, был близок к удару.

У простого гражданина Скопцова проливать чью бы то ни было кровь желания вовсе не имелось.

— Если вам надо показат’, что простые горожане против неагрессии, — заговорил вдруг своим мшистым голосом Плеть, о присутствии которого уж и вовсе забылось, — что же вы предлагаете взамен расстрела? Побит’ их побол’нее? Это нелепост’, и это куда уродливей.

— Я согласен с тем, что для предателей интересов города мера наказания одна, — Йорб обращался не к Революционному Комитету, а к пространству над дверью. — Но кого вы собираетесь судить?

— Я же сказал, — Гныщевич досадливо всплеснул руками. — Наместник, заговорщики, несговорчивые аристократы, оставшиеся члены Городского совета… и так далее.

— Члены Городского совета? — Каменнопольский с любопытствующей ухмылкой повертел в пальцах невидимую ветошь. — Например, хэр Ройш-старший?

Хэр Ройш не белел и уж тем более не дёргался, но в том, как резко он втянул воздух, было нечто от твиринского кивка.

— В том числе.

Каменнопольский ехидно присвистнул, но Стошев его одёрнул:

— Меня куда больше интересует «и так далее». С членами Городского совета всё ясно, с наместником тоже — хотя это крайне поспешный жест в адрес Европ! Но кого вы понимаете под «и так далее»? Вы ведь…

— Да какая разница? — небрежно вскинул плечами Гныщевич. — Тех, кто вами недоволен, — думаете, их мало? Дряни хватает.

— Вы вообще понимаете, что несёте?!

— А вы, генерал, понимаете, что они, — Твирин кивнул на Революционный Комитет, но ни на кого конкретного, — или не они, а какие-нибудь другие самоорганизовавшиеся люди могли бы и вовсе вас не спрашивать? Нельзя на пороховом складе рвануть одну бочку в уголке, за этим неминуемо последует настоящий пожар. В городе рано или поздно начнут убивать — не ружьями, так ножами, камнями, голыми руками. И всем будет лучше, если это сделают те, кто нужно. С кем нужно и как нужно.

— Это в самом деле так, — по-прежнему непроницаемо, ровнёхонько, как какой-нибудь судья или палач, согласился Йорб.

— Бред, полный бред, — Стошев схватился за голову, — мы должны пресекать это, а не одобрять!

— То-то вы многое пресекли, — фыркнул Гныщевич.

— Скажите, а зачем это вам? — обратился лично к нему Каменнопольский с тем же склизким показным любопытством, с каким спрашивал про хэрхэра Ройша. — Вы ведь глава Союза Промышленников, успешный человек… И так всем этим, выразимся мягко, рискуете.