Кондратию Рылееву было двадцать лет, когда в сентябре 1815 года он попал в Париж. В Париже Рылеев провел всего неделю, но эта неделя произвела на него огромное впечатление. В одном из разговоров французский офицер сказал ему: «Я говорю с вами как с другом, потому что ваши солдаты и офицеры ведут себя как друзья. Ваш Александр – наш защитник и благодетель, но его союзники – настоящие пиявки» 7* . В 1826 году Рылеева повесят за участие в декабрьском восстании. Никита Муравьев – еще один декабрист, которому суждено было закончить свои дни в Сибири – поселится в Париже у маркиза де Коленкура, герцога Виценского, бывшего посла Наполеона в Петербурге. Здесь Муравьев встречался с Бенжаменом Констаном, аббатом Грегуаром и Сьеесом: их произведения станут для него важным источником идей демократии.
Неудивительно, что русские были очарованы Парижем, но чем они очаровали Париж?
Возможно, стоит вспомнить о расположении к русским французских эмигрантов, нашедших убежище в России во время революции и первой Империи. Самый любопытный пример – Арман дю Плесси, герцог де Ришелье, так много сделавший для Одессы в качестве губернатора Новороссии. Став министром при Людовике XVIII, он добился окончательного вывода оккупационных войск и принятия Франции в «Альянс Пяти» в 1818 году. Михаил Орлов, адъютант Александра, пробывший во Франции два года вплоть до вывода войск, объяснял эту симпатию к русским только тем, что она была ответом парижан на восхищение русских всем парижским, так как считал, что «если сравнивать эти два народа, то не найдется ничего менее схожего, чем настоящий француз и коренной русский» 8* .
Расставание было тяжелым и для тех, кто уезжал в Россию, и для тех, кто оставался. Николай Лорер вспоминает в своих «Мемуарах»: «Старая графиня прервала молчание: «Вы покидаете нас»… Мы долго сидели на балконе, ночь была удивительной… я держал руку Сесиль и ловил каждое ее слово… Я слушал ее и целовал ей руки… Я был тогда совсем неопытен, это была моя первая любовь. Мы вошли в дом, я так страдал, что почти не мог говорить» 9* . Для тех, кто остался после 1815 года и чье возвращение растянулось с 1816 по 1819 год, расставание далось еще болезненнее – молодые несостоятельные дворяне едва ли могли рассчитывать, что им еще раз выпадет такая удача – пожить в Париже.
Богатые русские аристократы охотно проводили часть зимы в Париже. Даже граф Федор Ростопчин, у которого были свои собственные основания ненавидеть французов – в 1812 году он был московским губернатором – выдал свою дочь Софыо за внука знаменитого Луи де Сегюра, посла при Екатерине II – графа Эжена де Сегюра. Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что обращение Софьи в католицизм под влиянием матери делало невозможным ее брак с православным. Вместе со своей женой Елизаветой, урожденной Строгоно- вой, в Париж постоянно приезжал сказочно богатый Николай Демидов, правнук тульских оружейников, владелец серебряных копей на Урале. Госпожа Демидова умерла в Париже в 1818 году и похоронена на кладбище Пер-Лашез. Ее супруг воздвиг ей памятник, соответствующий его огромному состоянию, тем самым питая миф о неисчерпаемых богатствах русских. Их младший сын Анатолий воспитывался в Париже. Следуя традиции, начало которой было положено Петром Великим, многие молодые художники приезжали во Францию либо как стипендиаты, либо, если средства им позволяли, самостоятельно, чтобы «подышать воздухом» современного искусства. Но все переменилось с восшествием па престол Николая I.
Урок демократии, полученный во Франции в 1814 году молодыми русскими офицерами, имел для России трагические последствия. Декабрьское восстание, в котором участвовала российская военная элита, закончилось казнями и ссылками в Сибирь.
Запад остался равнодушен к восстанию, но Николай I не забывал о нем на протяжении всего своего царствования и учредил надзор над всеми своими подданными, уезжающими за границу. Это тайное или явное наблюдение, сопровождающее русских, также способствовало порождению новых мифов.