Пилсудский

Давление Пилсудского на правительство и сейм встречалось с решительным сопротивлением национальных демократов, имевших самую крупную фракцию в сейме, который в тот момент насчитывал уже 26(!) клубов, то есть фракций. Эндеки были резко против возвращения Пилсудского к руководству армией вследствие его полной профессиональной непригодности. Выступая в военной комиссии сената, его маршал (председатель) Тромпчиньский заявил, что это было бы равнозначно военной катастрофе государства, как в 1920 году. Он также напомнил, что у маршала нет специального военного образования и он способен руководить лишь партизанскими действиями. Столь же нелестной была его оценка пребывания Пилсудского на посту начальника Генштаба в 1923 году.

9 мая появилось интервью Витоса, в котором речь шла и о Пилсудском. Особый резонанс вызвали следующие его слова: «Пусть же, наконец, маршал Пилсудский выйдет из укрытия, пусть создаст правительство, пусть привлечет к сотрудничеству все творческие силы, заботящиеся о благе государства. Если он не сделает этого, то возникнет представление, что в действительности его не интересует упорядочение отношений в государстве... Если бы в моем распоряжении были определенные объективные данные, как у него, о которых в данный момент я не хочу говорить, то я бы создал правительство, если бы даже я потерял половину министров»[214]. Несомненно, под этими «объективными данными» «политик без галстука», как и читатели его интервью, подразумевал армию. Витос даже пошел дальше и сказал: если за Пилсудским действительно стоит армия, то пусть он возьмет власть силой – лично он сделал бы это, не колеблясь. Но если Пилсудский этого не сделает, то это будет означать, что эти силы за ним не стоят. Правда, в предназначенный для печати текст интервью этот пассаж Витос не включил. Интервью одного из кандидатов в премьеры дает представление об атмосфере, царившей тогда в Варшаве. Витос не только признавал как факт, что армия является политическим фактором в руках маршала, всегда настаивавшего на необходимости ее аполитичности, но не бил по этому поводу тревогу. Все это свидетельствовало лишь о том, насколько глубоким в польском политическом классе было пренебрежение к конституции 1921 года.

В тот же день, 9 мая, появился сигнал, что план Пилсудского начинает давать сбой. В сейме после длительных торгов сложилось правительственное большинство из правых и центристских партий и в полном согласии с парламентской процедурой было сформировано правительство во главе с все тем же Витосом. Для оппонентов нового кабинета возникла принципиальная дилемма: в соответствии с нормами парламентской демократии признать кабинет Витоса и вступить с ним в традиционные для этой формы правления отношения «правительство – оппозиция» или же признать допустимость самых радикальных мер по его устранению с политической сцены, включая и государственный переворот.

Левые партии повели себя достаточно двусмысленно, обратившись к обществу с воззванием, в котором пообещали правительству непримиримую борьбу и самую решительную оппозицию. Еще более жесткой была реакция Пилсудского, зафиксированная 10 мая в его интервью «Курьеру поранному»: создание кабинета еще не означает окончания правительственного кризиса по причине игнорирования Витосом моральных интересов государства. Он запугивал своих читателей тем, что это будет правительство коррупции и злоупотребления властью ради партийной и личной выгоды, что особенно сильно пострадают вооруженные силы и обороноспособность страны, потому что вновь закрывается возможность его возвращения в армию. Поэтому маршал не только ни в коем случае не поддержит столь откровенное игнорирование моральных интересов армии, но и объявляет войну надругательству утративших чувство меры партий над Польшей, забвению ценностей высшего порядка ради материальных выгод. По своему содержанию, несомненно, это было обращение к офицерам и интеллигенции, особенно подверженной воздействию такого рода аргументов, а также открытый вызов правительству и конституции, в полном соответствии с которой было сформировано правительственное большинство.

В своей политике повышения ставок в игре маршал дошел до своеобразного Рубикона. Теперь у него оставалось только два выхода – навязать свою волю парламенту и правительству или в очередной раз проиграть, и на этот раз, скорее всего, окончательно.

Переворот