Пилот штрафной эскадрильи

Когда домочадцы съели все подчистую — даже крошки хлеба со столешницы собрали, — дед водрузил на стол бутыль мутного самогона.

— Давай, сокол, за победу! Вот, вишь, Бог послал тебя. А то одни бабы да ребятенки в избе — и выпить не с кем, — вдруг неожиданно пожаловался дед.

— За победу можно.

Дед разлил по стаканам самогон, а из закуски — ничего.

Они чокнулись, выпили. Горло обожгло. У Михаила перехватило дыхание. Ох и крепок самогон, градусов семьдесят, как не более. Михаил и водку-то стаканами не пил, а если употреблял рюмочку-другую, то под хорошую закуску. А тут стакан, а вместо закуски — только рукав занюхать и остается.

Он все же пересилил себя, перевел дух, но предательские слезы выступили. По телу стало разливаться тепло, но в горле продолжал стойко ощущаться вкус сивухи.

— Давай еще по одной, чтобы Гитлер быстрее сдох, да за здоровье товарища Сталина! — предложил дед.

— Можно, только по полному стакану не наливай, — согласился Михаил.

— Тю-у! — изумился дед. — Ты что, не мужик?

— Мужик. Только мне летать завтра, а самогон у тебя хороший — убойный прямо.

— Ага! Понравился самогон-то? У меня в деревне он — самый лучший, первач! Подожжешь — синим пламенем горит. Хочешь, покажу?

— Остановись, дедко! Я только что из горящего истребителя, на огонь смотреть не могу!

— Ох, прости дурака старого! Ну, за товарища Сталина!

Дед встал по стойке «смирно». Пришлось встать и Михаилу. В полководческий гений генералиссимуса он не верил, однако и почета вождю не выказать нельзя. Дедушка с виду-то прост, а ну как в НКВД доложит, что сталинский сокол тост за товарища Сталина не поддержал? Воюющая с тайными и явными врагами страна была запугана террором, оболванена пропагандой. Люди боялись делиться сокровенным даже с друзьями. Доносчиком мог оказаться любой — друг, коллега, нельзя было исключить даже жену.

Но, несмотря ни на что, по большому счету люди сейчас воевали не за гений Сталина — за Родину свою и жизнь клали на алтарь победы за детей, за семью, за малую родину.

Они посидели с часок. Дед все расспрашивал о положении на фронтах, потому как радиорупор был в правлении колхоза «Красный луч», в соседней деревне.

За окном зашумел мотор. В дверь постучали:

— Эй, есть кто живой?

— Наши все дома. Чего надо?

— Летчика не видали?

— А как же! Здесь он, сталинский сокол.

В избу вошел боец из БАО:

— Здравия желаю, товарищ пилот! Мы за вами. Товарищ лейтенант Остапенко доложил, что где-то в этом районе вас искать надо.

Боец покосился на початую четверть самогона на столе. Дед перехватил его взгляд, щедро плеснул в стакан, протянул:

— Хлебни, служивый. Сам лямку тянул, знаю, что это такое.

Боец опасливо покосился на Михаила — тот деликатно отвернулся. Боец понял его правильно, несколькими глотками осушил стакан, крякнул, занюхал рукавом.

— Спасибо, отец! Хорош самогон, до самого нутра пробирает.

Михаил пожал деду руку и поблагодарил за приют.

— Бейте, сынки, супостата! Ничего не пожалеем, лишь бы фашиста одолеть.

Полуторка, подслеповато подсвечивая одной фарой, тряслась на колдобинах, пробуксовывала, подвывала слабым мотором, но ползла.

Михаил прибыл в полк после полуночи. У штаба его встречали Илья и Тимофей. Они обнялись.

— Спасибо, Сергей. Я ведь видел все — как ты «мессера» с хвоста моего снял, как на таран пошел. Я комэску докладную написал. Он обещал о представлении перед комполка ходатайствовать.

— Главное — жив! — вмешался Тимофей. — Не за цацки воюет. Э, да от вас обоих попахивает.

— Дед меня в деревне самогоном угостил, — смешался Михаил.

— Да и я принял на грудь. Сегодня пятерых наших сбили, а вернулся ты один, — сказал Илья. — А в полку самолетов осталось раз-два — и обчелся. В первой эскадрилье — два, во второй — в нашей — два, и в третьей — один, комэска. Ладно, чего стоим на морозе? Есть хочешь?

— Не откажусь.

— Пошли. Я попросил в столовой, чтобы на тебя оставили.

Илья взял Михаила под локоть и увлек в столовую. Там он сел напротив и смотрел, как Михаил с аппетитом ест.

— Ты рубай, я уже наелся. Чую я, скоро нас на переформирование отправят. Самолетов почти не осталось, летчиков — тоже.

Действительность оказалась хуже. Оставшиеся самолеты и летчиков передали в другой полк, а безлошадных летчиков и техсостав — отправили в ЗАП, в Москву. Так Михаил расстался с Остапенко.

Долго добирались до Москвы. Самолетом минут сорок всего лететь, а на машинах ехали чуть ли не двое суток.

Войска Гудериана не дошли до Тулы — столицы оружейников — всего четыре километра. Встретив ожесточенное сопротивление и понеся тяжелые потери, немцы перегруппировались и изменили направление удара на Каширу. Колонне авиаполка чудом удалось проскочить по шоссе.