Пилот штрафной эскадрильи

Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам – и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно: все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.

Михаил заложил вираж – надо домой возвращаться.

В пылу боя они и не заметили, как другой У-2 исчез из поля зрения.

Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.

– Погляди слева – по-моему, самолет на земле горит, из наших.

Михаил повернул голову. Внизу на земле в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как только Василий углядел?

На поле лежал скапотировавший У-2. Винтом в землю, хвост – в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным – видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно – авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь.

«Не тот ли это У-2, что бомбил деревушку перед нами? Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть – горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте – это самое сложное».

Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотора, он выбрался из кабины, огляделся.

– Ты чего сидишь? Помогай: вдруг наши еще живы?

Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину – пуста. Во вторую – никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе.

– Василий, иди вправо, я – влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.

Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета: ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо – как бы и самим в беду не попасть», – на бегу размышлял Михаил.

Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит, жив.

– Василий, помоги!

Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.

– Пошли со мной, – позвал Михаил Василия, – где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы – кто-то ему помогал. Значит, искать надо.

Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.

– Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!

– Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.

– Сам знаю, меньше болтай.

Вдруг из темноты раздался голос:

– Руки вверх!

– Не дури, свои мы! – сказал Василий и вдруг изумился: а голос-то женский!

– Поднимите руки, а то стрелять буду! – Щелкнул затвор пистолета.

Михаил выругался:

– Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!

Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет – пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.

– Ей-богу, дура! Кинулись спасать!

Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:

– Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!

– Раненая! Наверняка тоже летчица – не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.

Рядом с самолетом появилась фигура.

– Парни, а я? – всхлипнула летчица.

– Ты же стрелять в нас хотела!

– Откуда мне было знать: вдруг вы – немцы?

– Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?

Василий едко добавил:

– И места у нас больше нет.

В самом деле – на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь – будет невозможно управлять самолетом.

Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:

– Что же мне делать? Застрелиться?

– Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь – сама, – огрызнулся Василий.