Пик

— Эти ребята уже акклиматизированы. Один из моих товарищей по группе немного говорит по-китайски. Они все сидели на К2, и тут приходит приказ лететь сюда. Они не сказали этого прямо, но я готов поспорить, никто из них не сделает ни шагу вниз, пока не попробует зайти на вершину. Это не люди, это роботы. А когда ты идешь наверх?

— Послезавтра, если позволит погода, — ответил Джош. — Я собирался подождать еще, но сегодня сводил своих на тренировочный подъем и все выглядели очень хорошо. Кажется, зараза кончилась.

— Мы идем в Четвертый лагерь утром. Увидимся по пути вниз.

— Удачи!

— Пока.

Думаю, это последний эфир, который нам удастся послушать. Интересно, Джош удивится, когда не встретит меня на пути наверх?

Я спросил Сунджо, как у него дела.

— С кислородом куда лучше, но я все равно не уверен. Сегодня было очень, очень тяжело.

— Здесь всем тяжело. Такие уж тут места.

— Я должен, я должен взойти на вершину, — сказал он. — Ради сестер и мамы.

А ведь правильно говорит, подумал я. Ради сестер и матери можно рисковать жизнью, достойно. А вот какого черта я тут делаю? Ради чего? Ради Джошевой компании? Ради своих амбиций?

Кислород навел порядок у меня в мозгу, и я осознал, как скучаю по крошкам-горошкам, маме и даже Рольфу. И тут я подумал про тела, мимо которых мы прошли по пути сюда. У них же тоже были матери, друзья и так далее. Кто остался жить после них? Не самые приятные мысли, а ведь надо попытаться заснуть...

СПАТЬ С КИСЛОРОДОМ - ПОЛНОЕ СЧАСТЬЕ, но есть один нюанс. Кислород поступает через маску, а вот в маске спать до невозможности неудобно, полночи ищешь позу, в которой ремни не впиваются в кожу. Система выпуска отработанного воздуха смердела, а в мундштуке накапливалась ледяная отвратительная жижа; каждый раз, когда я поворачивался на бок, по шее стекала слюна. В общем, и я, и Сунджо встали рано.

Мы по нескольку раз перепроверили наше снаряжение. Оставить в лагере что-то важное, например лишнюю батарейку или рукавицу, — значит подписать себе смертный приговор.

В этот раз вперед ушел Йоги, а Яш остался вести нас в Шестой лагерь. Первым препятствием оказался довольно крутой снежник, по которому пришлось передвигаться на четвереньках, по ледорубу в каждой руке и на кошках. Я, как идиот, решил, что раз мы теперь лезем с кислородом, все будет, словно мы лезем на уровне моря. Полнейшая чушь.

Покорив снежник, я чувствовал себя так, словно кислорода нет ни в воздухе, ни в баллоне. Я подумал, что-то не так с маской или, может, в баллоне кончился кислород. Нет, все было в полном порядке. А штука в том, что два литра кислорода в минуту вовсе не симулируют условия на уровне моря — нет, они банально позволяют остаться живым на высоте выше 7700 метров над ним. И, конечно, большая разница: лежишь ты в палатке и отдыхаешь или лезешь на четвереньках по крутому снежнику. Я вынул камеру и снимал Сунджо, пока он полз ко мне. По его лицу я понял, что он сделал то же открытие насчет высоты и кислорода, что и я.

— Пик, надо назад, мы не сможем дальше идти, — выдохнул он. — Пик, я серьезно, я просто больше не могу.

— Да ладно тебе, мы просто слишком резво взялись за этот снежник, — сказал я с деланой уверенностью в голосе. — Надо экономно расходовать силы, и все будет в порядке.

Он кивнул, но в его глазах был ясно виден страх. И я его понимаю. По пути сюда мы прошли мимо полудюжины трупов.

Через несколько часов я остановился и поглядел на часы. Альтиметр показывал, что мы преодолели отметку в 8 тысяч метров над уровнем моря и тем самым официально вступили в зону смерти. Здесь каждая прошедшая минута — обратный отсчет до твоей гибели.

Мы ввалились в Шестой лагерь словно трое зомби. Йоги поставил палатки, но выглядел не сильно лучше нашего. Он сказал Сунджо, чтобы тот раскочегарил примус и растопил побольше снега — нам нужно было пить, пить и пить. При этом одна мысль о питье и пище вызывала у меня острый приступ рвоты.

Я включил камеру и снял, как Сунджо зажигает примус. Он раз пятьдесят щелкал кремнем, но огонек на зажигалке не загорался — так мало кислорода в воздухе. Когда примус наконец загорелся, Сунджо показал мне большой палец — стер в кровь, словно отрубил.

Мы влили в себя сколько могли горячей воды и с грехом пополам поели, а затем залезли в спальники и стали ждать. Спать никто даже не собирался.

Внутри палатки на стенках был иней от нашего дыхания. Каждое движение вызывало мини-снегопад.

Говорят, когда умираешь, перед глазами проходит вся жизнь. Не знаю, как у кого, а перед моими глазами словно в замедленной съемке проходила моя — этакий фильм ужасов. Наверное, это всё трупы по дороге. Я вспоминал, как мама упала с той стены, воображал себе того мальчика, как он летит с Утюга, Сунджо, висящего на волоске на ледяной стене, отца Сунджо, как он несет умирающего папу вниз, а потом умирает сам от разрыва сердца...

Мрачный киносеанс прервал Йоги, откинувший полог палатки. Он был в маске.

— Нам пора, — сказал он.