Пифия

Лоб Майки оставался горячим. Не таким обжигающим, как в тот момент, когда она без чувств упала на платформу, но все-таки горячим, и это не на шутку тревожило Гончую. Она понятия не имела, что случилось, единственное, что не вызывало сомнений, это внезапная болезнь девочки. И заболела она по вине своей взрослой спутницы, решившей заботиться о ребенке, но понятия не имеющей, как это делать! Организм тренированной и закаленной женщины был способен на многое, что оказалось совсем не по силам пятилетнему ребенку. А она позволила Майке спать в туннеле на голой земле, да еще заставила мыться холодной водой из бочки. Неудивительно, что девочка после этого слегла. В лучшем случае это простуда. А в худшем? Инфекция? Воспаление легких? Без квалифицированного лечения это практически стопроцентный смертный приговор.

Гончей стало страшно. Даже сама мысль о том, что она может потерять Майку, это маленькое, беззащитное и хрупкое создание, была невыносимой. А если малышка действительно умрет?!

– Ты только не умирай, – прошептала Гончая, глядя в неподвижное лицо девочки. – Если хочешь, поспи, только не умирай. А хочешь, я тебе спою, как ты просила. Веселую песенку про принцессу, хочешь?

Она взяла в руки расслабленную Майкину ладошку, улыбнулась и запела. Тихий голос постепенно набирал силу и глубину.

…Принцесса в плен его взяла,
И поцелуем обожгла…[1]

Гончая помнила эти слова из своего довоенного детства. Мать хранила дома записи старых музыкальных фильмов и часто пересматривала их, напевая понравившиеся песни. Они помогали ей отвлечься от собственной нелегкой жизни. Наверное, в такие моменты мать воображала себя героинями любимых музыкальных комедий.

К концу второго куплета, повествующего о неосторожности принцессы, влюбившейся в оловянного солдатика, сомкнутые веки Майки мелко задрожали. Гончая склонилась к лежащей на постели девочке и нежно прикоснулась губами к ее лбу. В этот момент малышка еле слышно прошептала:

– Спой еще, мама.

Но Гончая все равно услышала каждое слово!

– Конечно, любимая.

Девчушка завозилась под одеялом и открыла глаза.

– Мама! – детские пальчики вцепились в руку Гончей, потом Майка разглядела, кто перед ней, и ее хватка ослабла. Но она не испугалась, увидев перед собой не маму, а другую женщину. Одного этого для Гончей оказалось достаточно.

– Я никогда не слышала эту песню, – призналась Майка.

Гончая улыбнулась.

– Это старая песня. Из одного доброго фильма. В детстве, когда мне было грустно, мне пела ее моя мама.

– А что там дальше?

– Дальше?

То ли от радости, что Майка наконец очнулась, то ли от воспоминаний детства в горле образовался комок, но Гончая все же проглотила его и допела последний куплет. Потом озорно подмигнула Майке в расчете на ее ответную улыбку, но вместо этого девочка нахмурилась.

– Глупая принцесса. Как можно забыть того, кого любишь?

Вопрос привел Гончую в замешательство. К счастью, Майка не потребовала от нее ответа. Она обвела взглядом скудную обстановку солдатской каморки и спросила:

– Где мы?

Это «мы» Гончей понравилось, а вот ее слабый голос – нет.

– В доме пограничника. Помнишь дядю пограничника?

– Который хотел… помять тебя?

– Помять? – переспросила Гончая и, сообразив, что Майка имеет в виду, рассмеялась. – Он самый.

Майка снова покрутила головой по сторонам.

– А где он?

– На службу вызвали. На вот, поешь. Или, может быть, пить хочешь?

Но Майка не взглянула ни на миску приправленной топленым жиром грибной каши, которую Гончая протянула ей, ни на накрытую блюдцем алюминиевую кружку со свежезаваренным чаем, стоящую на колченогом столе. Вместо этого она вопросительно уставилась на Гончую, но уже через секунду сомнения исчезли с лица девочки, словно она прочитала ответ в ее голове. Гончей невольно стало не по себе от проницательного взгляда.

– Поешь, – повторила она. – Тебе нужны силы. Помнишь, что я тебе говорила?

Майка кивнула, взяла в руки миску с кашей, вполне приличной кашей, надо признать, и начала есть, но, проглотив пару ложек, остановилась.

– А ты?

– Я уже ела, – ответила Гончая и, так как девочка недоверчиво посмотрела на нее, добавила: – Правда, ела.

После довольно продолжительной паузы Майка снова принялась за кашу и на этот раз ела, уже не отвлекаясь. Гончая сидела рядом на краю деревянного топчана, служившего пограничнику кроватью, и молча наблюдала за ней. До этого момента она и не подозревала, что можно получать удовольствие, просто наблюдая за тем, как ест другой человек. Вслед за этим открытием пришла внезапная мысль, что эта девочка, сосредоточенно уминающая грибную кашу, единственный в метро (во всем мире!) человек, который ей небезразличен. Мысль оказалась настолько неожиданной, что не ведающая жалости Гончая в первый миг даже растерялась.

Когда ложка заскребла по дну, Майка вернула ей миску и сыто отрыгнула. Гончая улыбнулась, а девочка испуганно прикрыла рот рукой.

– Ой, я нечаянно.

– Все нормально, – успокоила ее Гончая, протягивая кружку с чаем. – Попей.

Майка отпила половину и вернула кружку обратно.