Пифагор

День первой олимпийской победы Милона решено было отпраздновать в его кротонском доме. Туда отправились все математики, кроме Хирама, оставленного для наблюдения за затмением.

   — Друзья, — начал Пифагор, когда все уселись, — статуя Милона на агоре, а дух этого удивительного человека с нами. Не будь его, не было бы нашего храма Муз. Ведь это он добился для него участка и постоянно поддерживал его всем, чем только мог. Не было ещё ни одного мужа, одержавшего в состязаниях с сильнейшими столько побед, и ни одного атлета, который одновременно был бы учёным.

За стенами послышался шум. Подбежав к двери, Эвримен сообщил, что движется откуда-то взявшаяся толпа с кольями и во главе её — Килон.

   — Не будем отвлекаться. Эти люди, уничтожившие великий город, достойны лишь презрения. Я уверен: если бы был жив Милон, Сибарис остался бы цел. Сядем к столу и вспомним за чашей вина нашего друга.

Едва было разлито вино, как донёсся запах гари.

   — Они поджигают дом! — воскликнул Эвримен.

   — Успокойтесь, — проговорил Пифагор. — Если выхода нет, встретим смерть достойно. Есть в Тиррении город Церы. Там я увидел на стене поющего гаруспика. Он пел по-тирренски, и я не смог полностью понять ритмическую речь. Когда же он опустился на землю, я попросил его пересказать песню. Оказалось, что это история, сочинённая каким-то тирренским Эзопом. Он назвал имя, но я его не запомнил. Однажды весною после перелёта птицы вернулись в свой лес, к своим деревьям и дуплам. И соловей увидел, что его дупло занято старым вороном. Некоторые перья его от возраста побелели. «Это моё дупло, — пролепетал соловей. — Здесь я пел много лет, пока рождались мои дети, здесь скрывался от непогоды. Ты же птица городская. Зачем тебе этот лес и моё дупло?» — «Было твоё, а теперь моё, — ответил ворон, — но если хочешь, можем помериться силами».

Пифагор поднялся.

— Дым мешает мне продолжить. Но я успею вам сказать: моя последняя жизнь подходит к концу. У вас же впереди ещё много жизней... Мужайтесь, души.

Полнолуние

Дул попутный ветер. Корабль резво бежал по волнам, разрезая лунные дорожки. В небе стояла полная луна, и паруса отсвечивали синевой.

Утомившаяся после бурного дня Мия дремала на канатах рядом с Никомахом. Демокед и Гиппас, уединившись, тихо роняли слова.

   — Вот после такой же ясной ночи я покинул Самос на корабле Поликрата, — проговорил Демокед. — Он обещал высадить меня в гавани Милета, связанного с Сибарисом великой дружбой. Я рассчитывал отыскать там идущий в Сибарис корабль, а оттуда добираться в Кротон, хотя бы пешком. Но едва мы сошли на берег, как нас схватили. В оковах отправили в Магнезию. Двенадцать лет я был оторван от родины. Теперь, казалось бы, всё позади. Но что-то давит душу.

   — Это от полнолуния. Пифагор связал этот феномен со своей теорией колебаний.

   — И к тому же мне неприятно, — продолжил Демокед, — что Мардоний и остальные персы в оковах. И что об этом подумает Дарий?

   — Но что тебе до его мыслей?! — возмутился Гиппас. — Ведь он тебя насильно удерживал столько лет! Ты возвращаешь себе свободу.

Демокед покачал головой:

   — Тебе это трудно понять. Прежде всего, Дарий извлёк меня из пучины рабства и поставил выше многих. Он доверял мне свои личные тайны. И я ему раскрылся как другу. Он знает всю мою жизнь. Мы с ним часто встречались и говорили о Милоне и Пифагоре.

   — О Пифагоре?! — удивился Гиппас. — Но ведь ты с ним едва знаком.

   — Я с ним переписывался, и каждое из посланий, написанное рукою Эвримена, становилось известным Дарию. Он просил меня с ними знакомить. Узнав о том, что Пифагор провёл много лет в Вавилоне, Дарий захотел посетить храм Бела. Это было сразу же после восстания вавилонян, жестоко подавленного Гобрием. Надо сказать, что персы, поклоняющиеся Ахурамазде, считают вавилонских жрецов служителями злых дэвов, и само восстание Дарий полагал делом рук жрецов. Так вот, узнав мнение Пифагора о жрецах храма Бела, Дарий оказал им милость и освободил от оков. Его очень растрогало, когда Пифагор просил меня прислать ему гаты Заратуштры, или Зороастра, как его называют эллины.

   — Учитель как-то раз упомянул Зороастра, но о гатах ничего не говорил.

   —  Дарий достал для меня гаты, и я их по его просьбе перевёл для Пифагора. Гаты — это гимны в виде диалога между Заратуштрой и Ахурамаздой. Заратуштра спрашивает, Ахурамазда отвечает. Это великое творение. Вот послушай...

   — Демокед! — перебил Гиппас. — Я всё время следил за берегом. Уже скоро должен быть Кротон. А где же огни Сибариса?

   — Может быть, сибариты перестали пировать по ночам? — предположил Демокед.

   — Даже если это так, зачем они погасили маяк, указывающий путь в гавань? Да и огни города, когда мы с Мией плыли в Метапонт, были хорошо видны.

   — Горит! — послышался голос Мии.

Демокед и Гиппас бросились к корме. Никакого пожара не было. По выражению лица Мии стало ясно, что она кричала со сна, да, кажется, и продолжала ещё спать. Протягивая руку, она повторяла:

   — Горит! Горит!

Гиппас положил ладонь на мокрый от испарины лоб жены.

   — Успокойся. Тебе померещилось. Обычный кошмар. Волнение последних дней.