Пифагор

   — Слышишь, как бьётся? Радуется встрече. О тебе у нас помнят, и часто можно услышать: «Это было во времена Демокеда и его друга Милона». Теперь же здесь всё изменилось. Люди вовсе обезумели. Ты слышал, что стало с Сибарисом?

   — Да нет, — проговорил Демокед. — Из писем ученика мне, правда, известно, что власть в городе захватил демос во главе с Телисом.

   — Так ты не знаешь, что кротонцы захватили Сибарис?

   — Но ведь у Сибариса могущественный союзник! — воскликнул Демокед. — Как тиррены это допустили?!

   — У тирренов свои трудности. Восстала Рома, кротонцам же помог скиталец Дориэй.

   — Надо же! Ведь именно осада Дориэем Самоса задержала меня у Поликрата, и я оказался в персидском плену... Как же судьба сводит одних и тех же людей! Что же касается твоего сердца, друг, то должен тебя огорчить. Прошу пожаловать ко мне в Кротон, чтобы я мог за тобой понаблюдать и назначить лечение.

Аристофилид опустил глаза.

   — Конечно же. Но когда там успокоится.

   — Успокоится? — повторил Демокед. — Что ты имеешь в виду?

   — Смуту. Кротонцы ополчились против пифагорейцев. Дело может дойти до кровопролития.

Морщина прорезала лоб Демокеда.

   — Мне кажется, моё присутствие там необходимо. Не оставить ли триеру персам и воспользоваться подаренным моему отцу судном? Нет, лучше я доберусь по суше.

   — Разреши дать тебе совет, — сказал Аристофилид. — В гавани стоит быстроходный корабль Никомаха.

   — Кто это?

   — Посидонец и друг Пифагора. Можешь взять на его корабль что-нибудь из царских даров.

   — Нет! Я вернусь в Кротон с пустыми руками и с чистой совестью. Впрочем, можно захватить оковы.

   — Оковы?! — удивился Аристофилид.

   — Золотые оковы, — объяснил Демокед. — И подобно тому как дева, вступая в брак, приносит в дар Гере свои детские туфельки и игрушки, я пожертвую их богине в память о годах, проведённых в Персии, о дворце, в котором я был пленником, о золотом моём рабстве.

   — Дай я обниму тебя, друг, — проговорил Аристофилид. — Ты побеждал многие болезни, и, может быть, тебе удастся утихомирить разбушевавшуюся Ату[81], внести успокоение в смятенные умы.

Всё было тихо. Лишь изредка до слуха доносился плеск бивших о борт волн. Вечерний туман, окутывая бухту, полз по полуострову, смывая, словно губкой, дом за домом. Стал накрапывать дождь, и под ладонью заскользили, словно натёртые маслом, перила.

«Это судно шире финикийского, — подумал Демокед, — и, кажется, рассчитано на перевозку леса. Его владелец не похож на обычного торговца. Недаром это друг Пифагора. Но почему он не даёт команду поднимать якоря? Что-то его волнует, и он тоже вглядывается в берег».

Внезапно в шорох капель ворвался дробный стук. Сквозь туман проступили человеческие фигуры. Юноша и совсем молоденькая девушка, схватившись за руки, бежали к кораблю. Они выглядели так, словно уходили от погони.

   — Не на Кротон ли корабль? — крикнул юноша, подбегая.

   — На Кротон, — отозвался Демокед. — Но будет лучше, если ты возвратишь похищенную отцу.

   — Я к отцу её и везу, — ответил юноша.

И тотчас с кормы прозвучал радостный возглас Никомаха:

— Это ты, Гиппас?! Наконец-то ты решился и снял с меня обет. И теперь я не буду бояться смотреть в глаза, пронизывающие насквозь.

Сказка без конца

«Скакал я сегодня полночи

И ржание слышал во сне.

И словно бы кто-то хохочет

Иль, может быть, плачет по мне.

Должно быть, белая ласка

Спугнула в конюшне коня?»

Ответил гаруспик с опаской:

«Окончилась сказка твоя».

Город ликовал. Поток Сириса прорвал невидимую сагрскую плотину, перекрывавшую в душах кротонцев поры, и наружу вырвалась радость. С венками на головах они высыпали на улицы и, обнимаясь, пели забытые гимны. В хмелю первой за многие десятилетия победы Совет пятисот принял решение воздвигнуть алтарь Гераклу, предку Дориэя, и наградить его самого званием почётного гражданина. На мраморной доске у пританея имя Дориэя появилось сразу же за именем Пифагора.

Ночью на агоре зажглись костры, и на весь город распространился запах поджариваемого бараньего сала и тмина.

Зная любовь спартанцев к агонам, кто-то предложил состязаться на прожорливость. И конечно же всех одолел Дориэй, прямой потомок Геракла, по преданию съевшего по пути в Микены в один присест целого быка Гериона. Так же, как кротонец Милон был самым сильным из смертных, Дориэй был самым прожорливым. Толпа подхватила Дориэя на руки, чтобы понести его в гавань, но не сумела удержать. Падая, он своей тушей переломил нескольким кротонцам руки и ноги.

И в это время на полную луну легла тень. Наступил мрак. Ликование сменилось воплями отчаяния.

   — Это колдуны! Они в доме Милона!

   — Туда! Туда! Это они, звездочёты!

С каждым мгновением толпа увеличивалась. Крики подняли на ноги и тех, кто отсыпался у себя в домах. Среди них были люди спокойные, неспособные на преступления, но неистовая энергия разъярённой толпы заразила и их, и они понеслись, что-то выкрикивая, неведомо кому угрожая.