Пятнадцать псов

Но это именно Макс заставил их всех страдать. Он не давал на себя забраться. На него приходилось набрасываться, угрожать ему, кусать. Фрик и Фрак работали сообща: один держал Макса за глотку, пока второй забирался на него сверху. Аттикусу приходилось легче. Он был вожаком стаи, и Макс, хотя и оскорбленный, признавал право Аттикуса делать на него садки, когда тот захочет. Настоящей проблемой была Рози. Немецкая овчарка была достаточно сильна, чтобы подчинить Макса, но он боролся с ней, не в силах вынести такого унижения – оказаться под той, кого, как ему казалось, он в силах одолеть.

Из-за того, что Рози иногда требовалось слишком много времени, чтобы взобраться на Макса, Аттикус рычал на него и кусал за уши, заставляя пса подчиниться. Однако настоящие собаки так себя не вели, и все они это знали. Макс имел полное право оспаривать свой статус. Зачем Аттикусу было вмешиваться? В конечном итоге исчезновение мелких псов стало катастрофой для оставшихся. Стая с опаской встречала и провожала день.

Именно тогда Аттикус начал молиться.

У него уже было представление о том, какой может быть идеальная, образцовая собака – существом, не обезображенным мыслями. Со временем этому существу он приписал все качества, которые считал благородными: острое чутье, абсолютный авторитет, несравненное охотничье мастерство, несокрушимую силу. Где-то, думал Аттикус, непременно должна существовать такая собака. Почему? Потому что одним из важных критериев применительно к его идеалу был критерий бытия. «Идеальная», но не существующая на самом деле собака не могла считаться по-настоящему идеальной. Следовательно, собака всех собак, как представлял ее себе Аттикус, должна была существовать. Должна – и все. (В воображении Аттикуса эта собака не имела представления о красном – то есть о цвете, который псы научились различать только с переменой образа мышления.) Более того, если идеальная собака Аттикуса существовала – как и полагалось – почему бы она не могла почувствовать его потребность в проводнике? Почему бы ей его не отыскать?

Аттикус доверился своим чувствам. Он открыл сердце смирению перед своей идеальной собакой. Он нашел место подальше от их логова – на противоположной стороне пруда, среди высокой травы и деревьев. Он расчистил землю от листьев и каждый вечер приносил туда часть добычи за день. Каждый вечер в одно и то же время – мышей, куски хлеба, остатки хот-догов, крыс, птиц, всего, что приберег из свой доли. Каждый вечер на запрещенном языке он просил единственного лидера, за которым был готов следовать, направить его.

Боги подчиняются ритму – как и вселенная, как все существа, живущие в ней. Вот так регулярные молитвы и ритуалы Аттикуса привлекли наконец внимание Зевса. Отец богов услышал желание пса и был тронут его подношениями и верой. Явившись Аттикусу во сне, Зевс принял облик неаполитанского мастифа: короткая шерсть его выглядела как измятая слоновья кожа, а щеки спускались серым каскадом. Зевс обратился к псу на новом языке стаи:

– Аттикус, – произнес он, – я тот, кому ты посвящаешь жертвоприношения.

– Я знал, что ты придешь. Скажи, как мне стать лучшей собакой.

– Ты больше не собака, – ответил Зевс. – Ты изменился. Но ты мое дитя, и мне жаль тебя. Я не могу вмешаться в твою судьбу, я сам это запретил. Но я исполню твое желание в смертный час. Что бы ты ни пожелал в тот момент, когда душа твоя покинет тело, это будет исполнено.

– Но, Великая Собака, что хорошего в желании, ради которого я должен умереть?

– Большее не в моей власти, – ответил Зевс.

С этими словами отец богов обратился в пепел и закружился над зеленым полем, кишащем тысячью крошечных темных зверьков.

В последующие месяцы Аттикус продолжал приходить в свое святилище и говорить с Зевсом, найдя утешение в том, что Великая Собака услышала его мольбы, и благодарный за ее внимание. Однако его молитвы не предотвратили постигших стаю трагедий. Сначала Фрик и Фрак ранили Макса, и Аттикус был вынужден его прикончить. Потом вместе с братьями они убили маленького пса (Дуги), когда тот решил вернуться. Это был несчастный случай: больших псов распалила жажда крови, они были разъярены неприятностями, вызванными побегом двух шавок. (Аттикус просил прощения у Зевса за этот проступок, но, по правде говоря, чудом было, что они не задрали при этом и Бенджи. Одурманенные гневом, который они приняли за инстинкт, псы могли убить сколько угодно собак. Мучительный урок, который преподала им гибель Бобби, повторился вновь: у насилия есть причины, которые разум не в силах постичь.) А после случилось отравление.