Пятнадцать псов

– Ну, – протянула Нина, – раз ты хочешь только поужинать… Я-то надеялась, ты будешь не прочь отведать мои булочки.

– В таком случае, – произнес Мигель, – нам следует удалиться для обсуждения меню.

И вместо того, чтобы есть, они пошли в спальню, закрыли за собой дверь и, насколько Мэжнун мог судить по доносящимся оттуда звукам и запахам, принялись спариваться. Это озадачило его на какое-то время. Не потому, что Нира с Мигелем спарились, а потому, что они, похоже, объединили две очень важные вещи: еду и совокупление. Мэжнуну это показалось нелепицей. Лучше бы Мигель вошел, говоря о какой-то тривиальной вещи вроде мытья полов, что бы и означало его желание спариться. Это сбивало бы с толку не меньше, но хотя бы не столь фундаментально что ли… Пудель начал уроки человеческого языка с предупреждения.

– Послушай, маленький пес, – начал он, – люди не всегда имеют в виду то, что означают звуки, которые они издают. Ты должен быть осторожен.

– Уверен, все именно так, – ответил Бенджи, которого совершенно не волновали нюансы человеческого языка. Он хотел просто выучить его, видя, как устроился Мэжнун. Его положение было весьма завидным, и Бенджи предположил, что связано это было как раз со знанием человеческого языка.

Бигль не принял всерьез предупреждения Мэжнуна еще и потому, что они оба были знакомы со странностями, таящимися и в их языке. Взять, к примеру, манеру речи Принца:

Мы двинулись к равнинам —
Менялся травяной покров —
Тропой, что выбрала Графиня.
Истерлось ее имя,
Но путь все брезжит вдалеке.
Земля ничто не забывает.

или

Облитым быть – дело принципа
(Зеленый змей уже свернулся в хозяина руке),
Взад-вперед, струю разрезая.
С шерстью, грязной от мыла,
Прыгай, чтобы вода все смыла.

Иными словами, Бенджи был уверен, что поэзия Принца подготовила его к подводным камням человеческой речи.

Месяцы, в течение которых Мэжнун учил Бенджи говорить «по-человечески» (то есть, по-английски), прошли в непрерывной борьбе. Мэжнун обучал бигля так, как это делало бы любое разумное существо. Он издавал звуки, которые были особенно важны, чтобы Бенджи мог их распознать и повторить. У такого метода имелись свои сложности, потому что Мэжнун не говорил в присутствии Ниры. Уроки английского проходили в дальнем углу сада, где прохожие не видели псов, хотя и могли услышать. Каким бы сообразительным ни был Бенджи – а он был очень сообразительным, когда им двигал личный интерес – некоторые вещи нельзя было освоить без общения с носителем языка. Как и Мэжнун, он грешил неправильным выговором некоторых важных слов. «Еда», например, выходила у него как «ииида», а «вода» – «вуууда». Конечно, в контексте эти звуки можно было понять, но набрать этот самый контекст было непросто. Мэжнун не хотел, чтобы Бенджи говорил с Нирой. Если точнее, он строго-настрого ему это запретил. Но Бенджи был убежден, что Нира – которая научила Мэжнуна – могла научить и его. Поэтому он нашел способ обойти запрет Мэжнуна, разговаривая с Нирой, пока пес спал, или находился в другой комнате, или справлял нужду.

Имя Ниры с самого начала удавалось ему достаточно хорошо для того, чтобы не возникало сомнений: он обращается именно к ней. Ее приводило в замешательство и даже пугало, когда бигль, опасаясь, чтобы услышит Мэжнун, «шептал» ее имя.

– Нирааа, – протягивал он, а потом пробовал произнести какое-нибудь слово. Например:

– Вуууда.

– Вода? – переспрашивала Нира, и тогда Бенджи повторял за ней, стараясь сымитировать ее произношение, и добавлял:

– Бууу дабра, – так в его исполнении звучало «будь добра», потому что «пожалуйста» выговорить он, разумеется, никак не мог. Он наблюдал за тем, как она подливала воды или, что случалось чаще, говорила:

– В миске еще есть.

На что Бенджи с неизменной вежливость отвечал:

– Иииба.

И она педантично поправляла его, преодолевая почти невыносимую оторопь от общения с биглем.

План Бенджи в общем-то работал, но только до той поры, пока он не решился сказать Нире:

– Деенга.

Он имел в виду «деньги», слово, значение которого Мэжнун не смог толком объяснить. Оно имело какое-то отношение к тому, что Мэжнун охарактеризовал «нечто за нечто»[4], слово это было загадочным и в то же время явно важным, возможно, самым важным. Оно еще как-то было связано с тонкими круглыми медными дисками, валявшимися на улицах города.

– Что? – переспросила Нира.

– Деенга, бууу дабра.

Нира на секунду подумала, что бигль имеет в виду французского импрессиониста Дега. Вероятность того, что Бенджи был знаком с историей искусства, наводила ужас, потому что это было бы совсем за гранью разумного. Но его истинная просьба была не менее пугающей.

– Ты хочешь денег? – уточнила она.

– Да, – ответил Бенджи, кивнув для верности.

– Нет, – сказала Нира. – Нет, нет. Мне нечего тебе дать. Иди отсюда.