Пятая печать

Он поглубже уселся в кресло и сцепил пальцы. Подумал, потом заговорил:

— Прежде всего вы ошиблись в оценке! А именно: на мой вопрос вы ответили, что речь идет о совершенно пустячном деле. Вы ведь так доложили? Вот я и хотел бы просить вас поточнее объяснить мне, почему вы считаете это дело пустяком?

— Почему это пустяк? — переспросил нилашист и, опершись обеими руками о стол, подался всем телом вперед.

— Да…

— А разве не пустяк?

— Ответьте почему?

— А разве не понятно? Вчера застрелили двух наших братьев. Оба умерли! Позавчера бросили бомбу в помещение партии! Сегодня утром поймали двух подростков, которые разбрасывали листовки! Вот это не пустяки. Ну, а если в кабаке четыре человека обзывают нас падалью и убийцами, пьют свое вино и расходятся по домам… Разумеется, они и прежде называли нас падалью и убийцами и тоже пили свое вино и расходились по домам… В общем, болтали языком. Но когда люди не болтали? Поговорят, поговорят, а потом — к жене под бок. Вот почему это пустячное дело! Пока мы ловим тех, других, нам приходится идти на, бесконечные кровавые жертвы. Те, другие, ходят с револьверами и защищаются до последнего патрона. А эти, мне кажется, револьвера даже не видели, а с патронами, думаю, и обращаться не умеют. Вряд ли даже придется их связывать перед расстрелом, они и под дулами будут стоять как ягнята…

— Вы хотите их расстрелять?

— Ну естественно!

— Тогда зачем вы их били?

— То есть как это зачем бил? А что с ними делать? Подарить по шоколадке или научить их вязать?

Человек в штатском задумчиво посмотрел на говорившего:

— Сколько вам лет?

Блондин вытянулся:

— Двадцать восемь!

— Ага! Студент-филолог?

— Да!

— Знакомы с творчеством Йохана Хейзинги?

— Да!

— Ортеги?

— Да!

— Тённиеса?

— Тоже…

— Откуда приехали?

— Из Кёсега.

— Довольно маленький городок?

— Маленький…

Человек в штатском опустил голову, коснувшись лбом сцепленных пальцев.

— Так, пожалуйста… зачем вы их бьете?

— Зачем бью?

— Да… И вообще — зачем вам нужны побои? Вы когда-нибудь задумывались над этим?

Блондин, отступив назад, прислонился к стене. И тоже на мгновение опустил голову.

— По праву предоставленной мне власти, — сказал он, подняв глаза. — По велению идейного гнева!

— И все?

— Думаю, да! О допросах я не говорю, тут все и так ясно…

— И только из-за этого?

— Думаю, да!

Человек в штатском встал и, засунув руки в карманы, принялся ходить по комнате. Открылась дверь, вернулись оба нилашиста.

— Оставьте нас одних, — сказал штатский. — Одним словом… — Он остановился напротив блондина. — Давайте я прежде всего исправлю одну вашу ошибку! Вот вы говорили о бомбах и прочем, так?

— Да, говорил!

— Так вот… в одно из партийных помещений брошена бомба — как раз это, на мой взгляд, пустяки! Разбрасывают листовки, черкают на стенах — пустяки! Стреляют по нашим братьям — пустяки! Мы хватаем замешанных, для порядка вешаем или стреляем в затылок — и это пустяки! Пустяки, пустяки и еще раз пустяки… Ну что из того, дружок, если нам придется немного повозиться с теми, кто швыряет бомбы, разбрасывает листовки или устраивает пальбу? Ведь их мы уничтожим как положено и в установленном порядке! Они умрут, дружок! С ними рано или поздно будет покончено! Из них выйдут прелестные трупы! Однако в стране они составляют незначительное меньшинство. Сколько? Тысячу, десять тысяч, двадцать тысяч?.. А как быть с остальными? Кто не стреляет, не бросает бомб и листовок? Как быть с ними?

Он поднял вверх палец:

— Эти остаются тут — они живут, дышат, — ими нам и придется заниматься! Они — на нашей шее, и именно они — наше настоящее дело. Мы живем в эпоху масс, господин учитель, в эпоху мерзких толп, и эти толпы никогда прежде не создавали о себе и своей роли таких иллюзий, как в наше время! Мне претит это мерзкое самомнение, которое в нашем веке позволяет себе толпа! Забастовки, демонстрации… где мы живем? Повсюду толпы… массы…

Он снова заходил по комнате: