Пиар добра или как просрать всё

Перед нами была улица, по обе стороны которой прятались в заснеженных соснах старые дачи. В окнах дач горел желтый свет.

Стасик сказал:

- Здесь везде живут поэты! – и добавил. – Как живут, сволочи.

Я посмотрел. Действительно, поэты жили, судя по всему, хорошо. Вокруг был живописный, даже сказочный лес, а дачи у поэтов были деревянные, в русском стиле, и в каждом дворе была банька.

Стасик придирчиво осматривал дачи и сообщал мне:

- Я же тебе говорил. Смотри. У всех противопожарная пропитка. В три слоя.

Побродив немного по Переделкино и изучив, как живут сволочи, мы вдруг вспомнили, что не знаем адреса Вознесенского. Мы как-то об этом не думали. Я, например, полагал так, что если мы попадем в Переделкино, то дачу Вознесенского точно найдем, потому что поэтов не может быть много и, следовательно, дач в Переделкино тоже не может быть много. Ну а в крайнем случае, мы спросим у какой-нибудь литературной дамы, выгуливающей пуделя в зимнем тулупчике, - в смысле, это пудель будет в зимнем костюмчике, - и дама нам скажет:

- Милые юноши, конечно, я вам скажу. Я же вижу – вы поэты. Андрюшенька живет вон там. Рядом с дачей Володеньки.

- Какого Володеньки? – спросим мы.

- Маяковского, какого же еще! – захохочет озорная старушенция.

И подарит нам на память коробочку с кокаином, которую однажды не донюхал и оставил у нее Вертинский.

Но дач в Переделкино оказалось очень много. Кроме того, была ночь. Мороз стоял жуткий, ведь мы переместились на полторы тысячи километров на север. Стали мерзнуть уши, носы, кегли на руках и ногах. А дач вокруг было много. Целые улицы. Я не верил своим глазам, и все время спрашивал Стасика:

- Неужели поэтов так до хуя? Что же все они пишут?

- То же, что и мы! – злобно отвечал заиндевевший Стасик. – Стихи.

Мы стали стучаться наугад в разные дачи, но вместо хозяев-поэтов всюду к нам выбегали мощные псы и бились своими широкими грудными клетками в заборы. Только в одном случае к нам вышла миловидная старушка, я сразу приободрился и спросил ее:

- Здравствуйте, с наступающими вас. Вы не знаете, где живет Андрюшенька?

- Какой Андрюшенька? – удивилась старушка.

- Вознесенский! – сказал я.

- Ах, Андрюшенька Вознесенский! – хихикнула старушка и пошла в дом.

Я обрадовался – понял, что сейчас она принесет и подарит нам какую-то памятную вещицу.

Вскоре она действительно появилась с памятной вещицей в руках. Мы доверчиво подошли к забору ближе, и старушка щедро напрыскала в наши со Стасиком замерзшие лица слезоточивым газом «Черемуха», из баллончика.

Наши лица вспыхнули, как факелы. Мы со Стасиком бросились бежать от дома проклятой старушки. Старушка вслед кричала нам, чтобы мы были неладны. И мы ими были. Глаза ничего не видели. Мы со Стасиком бились друг об друга, как молекулы кипящего борща, и падали в снег. Потом я додумался лечь лицом в снег. Сразу стало легче. Скоро глаза стали видеть. Я посоветовал и Стасику лечь лицом в снег. Он так и сделал, и долго плакал в снег.

Я понял, что дело стало совсем плохо, когда Стасик вдруг сел у сосны и сказал:

- Не могу идти. Не чувствую ног. Началась гангрена. Будьте вы прокляты – и ты, и Вознесенский.

Надо было что-то делать. Тогда я обратился к Иерофантам. Ведь они следовали за мной повсюду. Когда нас выкинули из военного самолета в ночь, рядом со мной летел Винтокрылый, я видел. Значит, и остальные были где-то поблизости.

Я сказал – про себя, разумеется, а не вслух:

- Иерофанты, всесильные духи мои, мне нужна помощь. Где, блядь, эта ебучая дача Вознесенского?

Немедленно из леса показался Волчок. Ничего не говоря, Волчок побежал вперед, быстро глянув на меня своими разного цвета глазами.

Я сказал Стасику:

- Пошли. Я знаю, где живет Вознесенский.

Скоро Волчок привел нас к небольшой уютной даче. Забор у нее был невысок, и злобной собаки во дворе не было – впрочем, может, она и была, но наверняка спряталась, когда почувствовала приближение Волчка. Волчок легко переступил через забор – ведь он был в холке с сам с дачу Вознесенского. Я понял, что мы у цели и через минуту-другую наши со Стасиком руки сомкнутся на шее Андрюшеньки. Я, правда, толком не знал, что я скажу Андрюшеньке, когда мои руки сомкнутся на его шее. Но, рассуждал я – в конце концов, поэту всегда есть о чем поговорить с другим поэтом.

Волчок заглянул в окна дачи своими разноцветными глазами, и кивнул мне. Это значило, что поэт был дома.

Я тоже заглянул в окно. Стасик последовал моему примеру. Мы увидели Вознесенского, который сидел у камина. Мне понравилось. Лицо у него было печальное, с глазами. Так я себе его и представлял.

Стасик сказал:

- Давай стучать в окно.

- Неудобно! – сказал я. – Вдруг он сейчас стихи сочиняет.

- Он свое уже сочинил! – безжалостно сказал Стасик. – Смотри, какую дачу отгрохал.