Пядь земли

Ух… таких поношений еще свет не слыхивал. Выскакивает Юхош на улицу; будь он собакой, поджал бы хвост и под забором спрятался. Однако Михай — человек, и человек трезвый, степенный, — а все-таки не умещается у него такое в голове. Чем он эту бабу обидел? Не знает Михай Юхош, что он не первый, кого жена Киша так провожает; не знает, что многие уже вылетали из этого двора как ошпаренные, На прошлой неделе совсем постороннего человека прислал к ней Шаркёзи. Человек тот подержанный велосипед хотел купить; пришел он, значит, вот как Юхош, и говорит, дескать, слышал, что велосипед здесь продается. Ну, бабе больше и не надо: лук она чистила в корзинке — так и запустила корзинкой в того чужого мужика. Бедняга без памяти из калитки вывалился… А еще приходили спрашивать квашню, потом тачку, деревянное корыто, всякую всячину. И все это Шаркёзи устроил. Одному лишь богу известно, зачем это ему понадобилось бабу дразнить.

С утра в четверг ясной была погода, а к вечеру нахмурилось небо; за ночь деревья стали белыми, пушистыми от инея. Снег звонко хрустит под ногами; густой пар идет изо рта, словно дым из трубы. Если разговаривают двое, то пар изо ртов перемешивается, будто слова прямо с языка смерзаются в белые меховые буквы.

Стынут у мужиков руки-ноги — топай не топай, не помогает. Усы в изморози, как ветки на деревьях; шерсть на шубах в сосульках. Не идет нынче торговля. Скотины много пригнали, а покупателей нет. Лишь несколько барышников похаживают вдоль коновязи, прицениваются не спеша, цену сбивают. Изо рта у них вином несет: вино они пьют горячим, густо наперченным. Пьют и с девицами-официантками заигрывают. Время от времени принимаются осматривать себя, отряхивать: не остался ли на пиджаке, на шубе длинный волос.

Рози терпеливо стоит на привязи, на спине у нее попона; с ней она от самого дома шла. Смотрит на коров то справа, то слева — будто что спросить хочет. Много коров, телок, бычков выстроилось у коновязи.

Много коров и возле телег; все нынче продавать хотят, а покупать некому. Похоже, в каждой деревне готовятся свадьбы… Около Рози вдруг останавливаются мужик с бабой. На мужике — заношенный зимний полушубок, ремнем подпоясанный; на бабе — огромная шаль, из которой только нос виднеется. Стоят, смотрят на Рози.

— Почем корову отдаете? — спрашивает наконец мужик. Старый Тот быстро убирает ножик; собрался было перекусить, да не вышло: сало смерзлось, будто камень, и руки застыли, еле шевелятся.

— Эту-то? За четыреста пятьдесят пенгё.

— Не дорого ли, хозяин? — недоволен мужик. — Когда она еще отелится? — и хвост ей отводит в сторону.

— Когда, говоришь? Хочешь — верь, хочешь — нет, а к десятому марта должна отелиться. Ни за что бы не продавал, когда б не нужда.. — и умолкает. Хотя хорошо было бы и про свадьбу сказать, чтоб не было сомнений, зачем они корову продают. Баба уже повернулась идти, а сама все оглядывается на Рози, сколько шаль позволяет. Однако так и уходит, волоча по снегу тяжелые сапоги. Мужик еще раз хвост у Рози поднял, потоптался; патом двинулся вслед за бабой, ни слова не сказав напоследок.

Словом, не продали они Рози. Подходил, правда, еще мужик, просил отдать корову за триста пенгё и с обязательством, что к десятому марта будет теленок. Да не согласился Габор на такую цену. Ладно, денег они как-нибудь добудут; если иначе не выйдет, так ссуду возьмут в кооперативе. Габору Тоту дадут по первому слову сколько попросит. Стыдно не стыдно, а раз надо, значит, надо.

Дело к полудню, пора домой возвращаться.

Только тут, как назло, помрачнело небо, ветер задул, стряхнул с деревьев иней — и вдруг посыпал колючий, ледяной дождь. Старому Тоту не по себе стало. В такую погоду шагать тридцать километров… подумать страшно. И это в его-то возрасте…

— Слышь-ка, вот тебе тулуп, — говорит он Гезе, — гони потихоньку Рози домой. А армяк свой кинь ей на спину.

— А вы, батя?

— Я на поезде поеду. Хоть тулуп тебе оставить смогу, не так будешь мерзнуть.

Теперь уже и Геза со страхом думает о предстоящей дороге.

— Дайте ж по крайней мере денег, мало ли — вдруг понадобится. Да и передохнуть надо будет где-то.

— Не съедят тебя, не бойся. Вон сколько народу в ту сторону идет, скотину по домам гонят, так что не один будешь, — но все-таки развязывает кошель, вытаскивает монетку в пятьдесят филлеров. Подержав ее между пальцами, вытаскивает еще тридцать филлеров и кладет деньги Гезе в ладонь.

Геза тупо смотрит на монеты: он-то надеялся хотя бы пенгё получить или даже полтора. Совсем падает у него настроение. Тридцать километров под ледяным дождем — и восемьдесят филлеров… Хорошо, если к полуночи до дому дотащится. А все ради чего? Ради того, что братец, отцов любимчик, наследник, жениться задумал.

— Пошли, Рози, — говорит он грустно и отвязывает корову от коновязи.

— Слышь-ка, возьми еще документ с собой, — останавливает его отец. — Если по дороге кто за четыреста будет просить, так отдавай. Да с деньгами, смотри, осторожней, а то не ровен час…

Геза молча забирает бумагу. Хлестнув Рози концом веревки, идет к дороге.