[email protected] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Артисту не удалось до конца изложить свой вариант понимания театрального процесса, ибо он был буквально атакован изрядно развеселившейся критикессой. Под предлогом экспресс-интервью она утащила и комика, и бутылку в другой конец стола, где активно взлетали в воздух руки с наполненными ёмкостями и раздавались громкие призывы: — За любимого главного режиссера!

— За любимого! — дружно отвечали разгорячённые вином и успехом солисты и статисты, и ни одного слова больше нельзя было разобрать в крепнущем хоре застолья. Энтузиасты и подхалимы вскакивали на стулья и столы и пытались произнести более длинную здравицу в честь постановщика, но тот вскоре исчез. Народ облегченно выпил еще по одной и принялся хвалить друг друга. Вокруг особо приметных солистов роем вились молоденькие статистки и балеринки, а вспомогательный мужской состав, страдая от отсутствия женского внимания, искал истину на дне бокала.

Филимон даже не мог себе представить, что театральная премьера может завершиться подобным фестивалем. Его американский опыт ограничивался походом в бар с парой-тройкой друзей или фуршетом для избранных у продюсера. Тусовка на фуршетах была скучной и чопорной, все старались попасть в поле зрения критика из «Нью-Йорк Таймс» или в разговоре с продюсерами зацепиться за следующий контракт. В баре бывало повеселей, но стоял невообразимый ор и грохот музыки, в котором ничего толком нельзя было различить.

Праздник перешел в финальную стадию, и коллектив разбился на более мелкие группки, в которых перешли к обсуждению вечных тем: кто кого уважает, и просто — кто кого.

Это было знакомо и не интересно, посему Фил поспешил слинять из храма искусства на тихую ночную улицу. В это время по центральной части сновали лишь бесшумные такси на электрической тяге, да цокали копытами лошадей по исторической брусчатке казачьи разъезды, бдительно охраняющие покой киевского обывателя.

Сидя в такси, Филимон попытался проанализировать случившиеся жизненные повороты. Он ожидал некоего намёка, знака, голоса, который бы обозначил присутствие рядом его тайных покровителей и одобрил бы его поступки, но ничего, кроме знаков роботов-регулировщиков и занудных намёков таксиста-эмигранта на тяжёлую жизнь, он вокруг не обнаружил. Таксисту он дал хорошие чаевые, а дома, сам, выпил горячего чаю, распахнул окно в холодную осеннюю ночь, уселся у компьютера и попытался сквозь гул высокого кровяного давления услышать всё же компетентное мнение — голос Филиппа.

Это что за поворот?
Дом без окон, без ворот.
Справа, слева встань, как хошь -
Дом на варежку похож!
Кто там в этой варежке
Ест блины и шанежки?
Отвечает голос: «Тут
Сказки добрые живут!
Если захотите — в гости заходите!
Кто пойдет за поворот -
Эту варежку найдет.
И услышит голоса,
И увидит чудеса!
Кто пойдет за поворот —
Прямо в детство попадет,
Потому что только тут,
Сказки добрые живут…»

Голос Филиппа стремительно менялся.

К тому же, с ним происходили и другие изменения, не доставлявшие особой радости окружающим. Он всё больше и больше погружался в конфликт с отцом, стараясь отстоять каждую пядь своей взрослости и независимости. Филипп стал вспыльчив, раздражителен, хамил в ответ на замечания учителям и родственникам, старался как можно меньше бывать дома, а всё свободное время проводил в доме у Сашки. Они сражались в шахматы и в преферанс, спорили до хрипоты о достоинствах и недостатках женской половины человечества и крутили стильную музыку на проигрывателе, да так, чтобы слышал весь двор. Однако приходило время возвращаться домой — туда, где все были заняты становлением нового члена семьи, чудной глазастой сестрёнки. Филипп физически ощущал, что его появление в тесном пространстве старой квартирки нарушает гармонию и счастье новой семьи.

Он был лишним.

Единственным человеком, способным вернуть его в нормальное состоянии души, была Алла Петровна и её театр.

Он был влюблён. В неё — безнадёжно, в театр — искренне.

Сцена приносила ему несказанную радость: здесь из корявого, прыщавого юнца он превращался в сказочного принца или в доблестного рыцаря, смелого разведчика или романтического влюблённого, здесь на него глядели восторженные глаза из зрительного зала и он забывал на время о чёрной дыре, оставшейся в его памяти и сердце.

Безответная влюблённость в зрелую женщину делала его вполне раскованным по отношению к сверстницам, и он отчаянно волочился за каждой школьной юбкой, не уступая в этом спорте лучшему дружку. Юбки вели себя по-разному, но в основном, отдавали предпочтение ребятам постарше, оставляя своим сверстникам возможность дружить и ухаживать за ними на разных вечеринках.