пгт Вечность

– А вы вообще, что ли, Александр Иванович, не выбираете, с кем дружить? – спросила меня однажды Любочка.

Не знаю, моя хорошая, похоже, что ты права: с кем свела судьба – с тем и поддерживай отношения, так мне кажется. Тем более что в биографиях у нас с Макеевым, как выясняется, много схожего. Почти ровесники, и у обоих отцов репрессировали. У Владилена Ниловича, правда, отец большим начальником был, а мой и всего-то – трамвайным кондуктором.

Одно только: любит Макеев пожаловаться. По мне – пускай, разумеется, выговорится человек, если ему легче от этого, лишь бы еще больше не распалялся, не заводил себя.

– Опять я в нынешнем премиальном сезоне мимо всего пролетел. Жидам потому что одним дают премии. Жиды дают жидам премии. Вот и весь литературный процесс.

Смотрите, пытаюсь ему сказать, Владилен Нилович, кругом-то как хорошо! Наверное, скоро сирень распустится, жду не дождусь. Знаете, сколько лет я сирени живой не видал?

– Русская весна, называется. Весна русская, а кому премии?

Нет, определенно, я правильно поступил, что не стал писателем. А ведь были мысли. Показываю: глядите, это что такое, ольха? Сама растет, ни сажать не приходится, ни ухаживать. Радуюсь таким мелочам, не привыкну никак после Севера. Чудо ведь!

– Чудо, да… Я люблю нашу русскую природу. И все-таки не мешало бы хоть разочек еще прогреметь.

Когда позволяет погода, иду гулять, в одиночку или с Макеевым, в остальное время в библиотеке сижу. Открывается она ранним утром, закрывается в семь. Кое-какое отставание уже ликвидировал, но мне, конечно, читать еще и читать.

Опять я неплохо устроился, но дома стараюсь бывать поменьше: не хочется раздражать Антонину Федоровну. Она и Михаил Степанович – мои соседи, у меня с ними стенка общая, общий двор. И участок тоже напополам, но я сразу их попросил моей половиной пользоваться – какой из меня садовод? Когда в свое время родня их делила дом, то чем-то соседей моих обидели, не знаю подробностей. С Михаилом Степановичем проще – он, например, однажды хотел мне помочь, когда была моя очередь лед убирать: я и так, и сяк его, а он все не колется. Михаил Степанович посмотрел на мои мучения, научил, как ловчее держать скребок, чтобы лед подковыривать.

– Я бы сам, если б не… – на окно кивнул.

Антонину Федоровну, жену свою, называет “мамуленькой”. Честно признаться, я поначалу решил, что она ему мать. Вот это было бы – да!.. Глубоко в меня въелись греческие трагедии! По чистой случайности сумел при себе удержать. Положение и без того, прямо скажем, безрадостное: впервые образовалось собственное жилье, и никак не могу я с ним совладать – театр меня совершенно избаловал. Вещи в пошивочный цех отнесешь: и погладят, и пуговицу пришьют, а то и обновку себе подберешь. Подстричься – тоже не было трудностей: Анюта-гримерша, Нюта, всегда на пальцы себе поплюет перед тем, как укладывать волосы, мы смеялись над этой ее привычкой. А что говорить про еду, про то, чтобы пол помыть, мусор выбросить, оплатить электричество… Не сталкивался я прежде ни с чем таким, жил без забот, не выходил из театра неделями.

Ладно, стирать и готовить – как-нибудь научусь, а вот что Любочка не пишет мне – это скверно. На почту заглядываю каждые несколько дней – не пришло ли чего до востребования.

Причины для беспокойства у всех свои. С Макеевым мы часто разговариваем о его творчестве.

– Поскольку роман мой носит характер документально-патриотический, то не стоит ли мне его переназвать? В свете недавних событий. “Корсунь”, как вы считаете?

“Ни сном ни духом” мне тоже нравилось. Хотя, по совести говоря…

– Говоря по совести, вы, дорогой Александр Иванович, так и не изыскали возможности ознакомиться с тем, что я написал. Художника обидеть легко. Шучу.

Ох, да знаю я. Принимаюсь рассказывать Макееву про злоключения с очками. Не собирался ему говорить, мало ли что случается, но он ведь торопит меня.

Неприятность: очки пропали. Все перерыл – нигде нет. Ни читать, ни писать без них. Даже еда становится менее вкусной, когда не видишь, что ешь. И ведь не такой я обеспеченный человек, чтобы чуть что новые очки заказывать. Вдруг заходит сосед, Михаил Степанович, приносит очки. Бросаюсь благодарить – где нашли? – а он их, представьте, просто забрал. Зашел и взял, пока меня дома не было.

– Думал, – говорит, – подойдут – нет, не подходят мне, слишком сильные.

Макеев послушал:

– Не знаю, что там на Севере, а в средней полосе дверь положено запирать. Но теперь-то вам ничто уже не мешает прочесть мой роман?

Конечно, прочту, обещал.

И прочел бы, прочел немедленно, если б снова Вечность мне про себя не напомнила. Вот уж с какой стороны не ждал новостей! А ведь подумать: если бы не Макеев, то я, вероятно, и не узнал бы, чем история моего театра закончилась.

Было так. Встречаемся мы на нашем обычном месте: в скверике возле администрации, над рекой. Владилен Нилович, как правило, опаздывает слегка, а тут даже раньше пришел. И выражение лица у него какое-то необычное, хитрое: