пгт Вечность

Медсестра помогла ему влезть на кушетку, тут я только заметил, что физические усилия даются Александру Ивановичу с трудом.

Открою секрет: нам свойственны оживление, почти радость при встрече с серьезной и редкой болезнью, особенно если впервые ее обнаружили именно мы, если она излечима или не относится напрямую к нашей специальности – есть возможность явить наблюдательность, кругозор. В случае с бедным Александром Ивановичем я, однако, восторга не испытал. Не потому, что он был здоров (вовсе нет), а потому, что за недолгое наше знакомство старик успел мне понравиться. А находить болезни, пускай излечимые, у добрых знакомых – нет, это не доставляет радости. Да и как одинокому пенсионеру справиться с нашей системой так называемой высокотехнологической помощи? – ведь не от счастливой семейной жизни и материального благополучия замыслил он переселиться в дом престарелых, которых так мило зовет ветеранами.

Медицинскую составляющую истории я, разумеется, опущу.

– Операция так операция. – Александр Иванович принял известие о своем диагнозе с редким спокойствием. – Сколько, по вашему мнению, осталось мне без нее?

Год, я сказал – год. В лучшем случае. И это не будет хороший год. Воздух нужнее еды, воды.

Я умею людей уговаривать, некоторые считают меня даже деспотом. Слишком сильное определение – все от мотивов зависит, не правда ли? Но Александра Ивановича оказалось несложно уговорить. Итак: надо ехать в Москву (вот адрес), предварительно созвонившись (я оставлю ему телефон), получить заключение профессора, который и будет его оперировать, затем в область, за квотой, а если вдруг не дадут, то звонить мне, немедленно, номер сверху, на заключении.

– В квотном отделе хорошо помогает слово “прокуратура”, запомните? – Кивнул, неуверенно – дальше через полмесяца-месяц, от силы два, его вызовут, а потом, когда все закончится, – снова сюда.

Не очень это, прямо скажем, работает, особенно у пожилых, но есть у нас и удачный опыт, необходимо пробовать. Прощание получилось скомканным, я ему, по-моему, даже не протянул руки: меня уже ожидал следующий.

Вечером наводил порядок, тетрадку нашел, обернутую в целлофан. Его, Александра Ивановича. Что-то личное. Позвонить? Медсестра говорит: у него и телефона-то нет, ни городского, ни сотового. Ничего – вспомнит, придет. Сунул тетрадку в ящик стола: вот где у меня бардак так бардак.

Возможно, теперь я подверстываю впечатления о манерах и внешности Александра Ивановича к тому, что узнал из его – как угодно – повести, дневниковых записей, концы с концами свожу, а тогда: клиент и клиент. Приятный. Наше дело – болезни лечить, зарабатывать, беспокоиться о семье, не будем идеализировать профессию: да, хорошая, возможно, лучшая, но – профессия, со своими рамками. В жизни больных мы должны играть как можно меньшую роль. Все-таки через пару недель вспомнил: что там наш Александр Иванович? Положили? Прооперирован? Позвонил в Москву: как там наш старичок? Нет, он до них не доехал. Или не произвел впечатления. Ни тяжестью состояния, ни уровнем личности. – Дедок, запущенный? – Нет, сохранный, вполне себе. Да не такой уж и дед. – Кто-то был от вас. Женщина. Никаких журналов, никаких записей. – Верно, я и женщину направлял. Спросил заодно о женщине. – Ладно, давай, – говорят, – присылай своего старичка.

В область звонить – дело пустое, да и противное. Не сам, медсестру попросил. “Ничем не можем помочь”, – что и требовалось доказать. В доме для престарелых Александра Ивановича не обнаружилось, звонков на “скорую” не поступало, через морг наш он тоже не проходил.

Хорошо: телефона нет, но ведь адрес имеется. Город у нас небольшой. Пусть и несколько вычурно – заявляться к своим пациентам без вызова, но я к нему зарулил.

Не дом – полдома, вход общий. В дверях мужчина. Обычный местный, мало запоминающийся. Говорю ему что-то быстрое, не очень членораздельное, но с нажимом, с уверенностью. Никто не слушает, что именно говорят, важен тон.

– Сейчас. Спрошу у мамуленьки.

Я уже выучил: у мамуленьки – у жены.

Толкаю дверь на половину Александра Ивановича. Странно, не заперта. Судя по всему, соседи начали пользоваться его территорией. Сказать, что он небогато живет (жил), – ничего не сказать. Сейчас многим трудно. Но у нас еще можно справиться: низкий уровень жизни, провинция.

Приходит жена, их теперь двое, и уже в них заметна агрессия. Оба толстые, неухоженные, и пахнет нехорошо. Я объясняю, зачем пришел, – нет, они мне не могут помочь.

– Что за банки? Его? Александра Ивановича?

– Наши, – отвечает жена. – Уберем.

Сосед их уехал.

– Куда? Когда?

– А он нам докладывает?

Типичная ситуация: при всей бесцеремонности эта парочка – очевидно, из тех, кто простое внимание к ближнему считают чуть ли не оскорблением для себя. Опора режима. Это я так, в сторону.