Петроград-Брест

— Чем вы занимаетесь? Чем занимается ваша комиссия? Вы знаете, что случилось?

— Знаю…

— Почему не докладываете?

— Я ездил в больницу и провел там первичное следствие.

Ленин немного успокоился, голос его стал привычно деловым.

— Правительство назначает следственную комиссию: Бонч-Бруевич, Дыбенко, Штейнберг. Немедленно начните самое тщательное расследование. Виновных арестовать обязательно! Одновременно подготовьте текст срочной телеграммы. Всем комиссариатам, всем председателям районных Советов Петрограда и пригородов. Комиссии по охране Петрограда. Штабу Красной гвардии. ВЧК, комиссарам вокзалов… Абсолютно неотложно поднять на ноги все имеющиеся в наличии силы и отыскать убийц!

Бонч-Бруевич вышел. А Ленин с минуту сидел за столом, массируя пальцами виски. Опять начала болеть голова. Аврамов боялся пошевелиться. Но Владимир Ильич вспомнил про свидетеля и долго, строго и внимательно смотрел на него, словно изучая: как болгарин принял это происшествие и как может после рассказывать о нем? Должно быть, поняв, что тот смущен и всем видом своим показывает, что никому ничего не скажет, Ленин улыбнулся. Подошел к Аврамову и коротко разъяснил существо дела. Между прочим бросил:

— Плоды деятельности нашего общего знакомого Кропоткина. Анархия — злейший враг революции. — И, должно быть, желая еще раз подчеркнуть, как надо охранять революцию и ее штаб, потому что в первое свое посещение Смольного Аврамов спросил, зачем такие строгости — броневики, пушки у подъезда, пулеметы в окнах, Ленин с хитроватой улыбкой сказал: — А без пропуска вас из Смольного не выпустят.

Сел к столу, оторвал клочок бумаги, написал пропуск.

— Я скажу, чтобы вам дали автомобиль доехать до гостиницы.

…Владимир Ильич понял, что мешает ему не далекий стук машинки, отрывают от неотложного дела мысли об убийстве министров. Анархию необходимо задушить в зародыше. При свободе, которую дала революция, при слабости Советской власти, ее органов внутреннего порядка это страшная стихия — разгул анархии. Ее сразу же начинает использовать в своих целях контрреволюция, как было с разграблением винных подвалов.

Ленин редко беспокоил работников Совнаркома по ночам. Но тут понял: чтобы кончить тезисы о мире, ему нужен доклад о расследовании сегодняшнего происшествия.

Вышел в комнату секретариата. Попросил Сергееву найти Бонч-Бруевича. Комиссары 75-й комнаты нашли своего руководителя в казарме флотского гвардейского экипажа, где анархисты также учинили заваруху. Владимир Дмитриевич тут же связался с Лениным по телефону и коротко доложил о работе, проделанной комиссией. Пообещал через полчаса явиться, чтобы рассказать обо всем подробнее.

Ленин убедился, что назначенная комиссия работает, несмотря на ночь, и успокоился, переключив все внимание на теоретическое и практическое обоснование необходимости немедленного подписания мира.

Умолкла машинка. Или он плотнее прикрыл двери? Во всяком случае, какое-то время ничто не мешало течению мысли. И голова, кажется, перестала болеть. Нет, голова болит. Однако надо уметь не прислушиваться к боли. Он это умел, когда вот так погружался в работу.

Ленин писал:

«Беднейшее крестьянство в России в состоянии поддержать социалистическую революцию, руководимую рабочим классом, но оно не в состоянии немедленно, в данный момент пойти на серьезную революционную войну. Это объективное соотношение классовых сил по данному вопросу было бы роковой ошибкой игнорировать».

Пусть его оппоненты попробуют оспорить два десятка тезисов! Такие эквилибристы, как Бухарин, безусловно, попытаются это сделать. Но члены партии будут иметь возможность сравнить их доказательства, их теории и разобраться, где правда, за кем надо идти.

Ленин верил в здоровый реализм рабочих, солдат, на них рассчитывал тезисы, поэтому и писал до прозрачности просто — чтобы понял любой, даже неграмотный человек. Ленин представлял, знал наперед аргументы своих оппонентов и разбивал их. Он говорил беспощадно суровую правду:

«Если же германская революция в ближайшие месяцы не наступит, то ход событий, при продолжении войны, будет неизбежно такой, что сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, причем мир этот будет заключен не социалистическим правительством, а каким-либо другим (например, блоком буржуазной Рады с Черновцами или что-либо подобное)».

Ленин писал предпоследний, двадцатый тезис, когда пришел Бонч-Бруевич.

— Минуточку посидите, Владимир Дмитриевич. Нет, нет, не уходите. Посидите здесь.

Управляющий делами прошел в дальний угол и притаился там, чтобы не мешать. Но видел, как на лице Ленина, в морщинах на его лбу, в глазах, на губах отражается то, о чем он пишет. Бонч-Бруевич наблюдал это не впервые, удивлялся и восхищался такому отражению мысли во всем ленинском облике: хоть читай по лицу!

Ленин размашисто подчеркнул известные нам слова, собрал разбросанные по столу листки, поднялся с кресла, держа листки в руке. Явно довольный, показал их Бонч-Бруевичу.

— Тезисы о мире. Партии нужно оружие против левых фразеров. Против Троцкого.