Петр Великий (Том 2)

Они молча пошли по сырым и тёмным сеням. Голицына бpала оторопь. Ещё несколько мгновений, и – он знал это наверно – Милославский покинет его, оставив наедине с царевной. Нужно будет снова, как вчера, как третьего дня, как долгие уже месяцы, придумывать какие-то ласковые слова о любви, целовать её волосатое, изрытое угрями и оспой лицо, обнимать дряблое, всегда пахнущее едким, как запах псины, потом тело.

Приоткрыв дверь, Иван Михайлович пропустил князя первым в светлицу царевны.

У Голицына точно гора свалилась с плеч: подле Софьи на полу сидела Родимица.

На поклон князя Софья ответила глубоким, по монастырскому чину, поклоном и обдала его восхищённым взглядом, чего он, как часто бывало с ним, не выдержал и уже от души приложился к её руке.

– Ба! И Родимица тут ужо! Нуте-ко, шествуй за мной! Выкладывай вести! – обрадовался Милославский и увёл постельницу в соседний терем.

Софья плотно прикрыла дверь…

– Гоже ли так? – спросила она, неуверенно оглядевшись.

– Как, царевна?

– Так вот: с тобой нам вдвоём оставаться.

Голицын развёл руками.

– Ежели дозорных соромишься, так и неведомо им, что мы тут одни. Шествовал я к тебе не один, а с боярином.

Царевна болезненно стиснула зубы. От этого нижняя губа её оттопырилась, а лицо как бы расплющилось и похудело.

– Не дозорных соромлюсь, но Господа.

Слабая надежда затеплилась в груди Василия Васильевича.

– Велишь уйти?

Он попятился к порогу и незаметно вытер пальцем губы,; на которых ещё оставался солёный след пота с руки царевны.

Из соседнего терема, сквозь щель, постельница подавала князю глазами какие-то отчаянные знаки.

Софья прислонилась к стене. Чуть сутулая спина сиротливо подрагивала, и на лице было написано такое страдание, точно в светлице находился не тот, кого она безответно любила, а кат, готовящийся вздёрнуть её на дыбу.

Голицын опустился перед Софьей на колени и припал к сафьяновому сапожку.

– Не томись, царевна. В том, что имат в себе человек любовь к человеку, нету греха перед Господом.

Софья неожиданно плюхнулась на пол и прижалась к князю.

– Впрямь ли любишь, Василий?

Стараясь сдерживать дыхание, обмахиваясь надушённым платочком, чтобы хоть как-нибудь разогнать тошнотворный запах едкого пота, Голицын поцеловал царевну в щёку.

– Едина ты в сердце моем, и опричь тебя никто не надобен мне до века.

– Едина ли?

– Едина, лапушка моя ненаглядная!

Цяревна приподняла за подбородок голову князя и ревниво заглянула в его глаза.

– А Авдотья Ивановна?

Василий Васильевич вспыхнул.

– Коли б побрачился я с Авдотьей после того, как тебя полюбил, в те поры могла бы ты сомненье иметь. А…

Закрыв ему рукой рот, Софья полуобернулась к образу и тяжело вздохнула.

– Допрежь ли, погодя, все едино творю я грех непрощёный пред Господом, топчу ногами брачный венец. – И прерывающимся голосом, чувствуя, как падает сердце, прибавила: – Слыхивала я, иные жёны боярские, по хотенью мужа, в монастырь идут на постриг…

В груди Голицына закипел гнев. «Тоже додумалась! – чуть не вслух выпалил он – Авдотьюшку в монастырь!»

Царевна ткнулась лбом в высокий лоб князя и напряжённо ждала ответа.

– Бывает, – с трудом выжал он наконец из себя – Кои жены не любы да в грехе уличены, тех иной раз в монастырь отсылают.

Приняв слова Василия Васильевича за готовность избавиться от жены, Софья благодарно поцеловала его в глаза.

– Таково солодко с тобою, светик мой Васенька!

Нога царевны коснулась ноги Голицына. Князь провёл холёными пальцами по затылку Софьи.

Внимательно следивший в щёлку за парочкой, Милославский, довольный поведением князя, прикрыл дверь и лукаво подмигнул расплывшейся в улыбке постельнице:

– А, видно, по мысли пришлась царевне наша мужская ласка.

– Ещё б не по мысли, – щёлкнула Федора двумя пальцами по животу боярина, – коли ваш брат токмо тем и промышляет, что баб в соблазны вводит!

– Соблазнишь тебя, стрекозу! – мазнул боярин ладонью по лицу постельницы. – Небось пол-Москвы сама заворожила.

– А хоть бы и так? – подбоченилась она. – Аль непригожа?

Боярин лихо сдвинул набекрень сплетённую из золотых серебряных ниток с жемчугом тафью и похотливо, как кот, почуявший близость мыши, облизнулся:

– Подь-ко сюда, востроносенькая… Подь-ко, покажу ужотко я тебе, пригожа ли ты…

Постельница подразнила его языком:

– Якшайся ужо с боярынями, а нас, казачек простых, не займай.

Пригнувшись, Иван Михайлович сделал неожиданный прыжок и очутился в объятиях постельницы…

В светлице, на турецком диване, улыбаясь счастливой улыбкой, лежала царевна. Подле неё сидел Голицын. «Господи Боже мой, какой же грех надобно перед Богом и венцами брачными творить, чтобы быть ближе к престолу!» – думал он с горечью и, наклоняясь, тыкался губами в губы Софьи.

Потянувшись, царевна привлекла к себе князя и запойно поцеловала его.

– Сядет на царство Ивашенька – побрачимся с тобой, сокол мой… Как помыслю про сие, чую, словно бы в груди херувимы поют. Инда страх солодкий берёт!..

Постукивая серебряными подковками коротких, алого сафьяна сапог, вынизанных жемчугом по швам, носкам и каблукам, по сеням почти бежал стольник Пётр Андреевич Толстой.