Петр Первый

– Знать ничего не хочу! – крикнул Борис Петрович… Мягкое, привычное скорее домашнему обиходу бритое лицо его вспотело от гнева. Вжимая живот, вылез из-за стола. – Господина коменданта и господ офицеров взять под караул! – Оправил трехцветную перевязь, воинственно накинул малинового сукна короткий плащ, сопровождаемый полковниками – вышел к войскам.

Черный дым валил из крепости, застилая солнце. Около трехсот пленных шведов стояло, понурясь, на берегу. Русские солдаты, еще не зная – как прикажут с пленными, только похаживали около ливонских сердитых мужиков, – недели две тому назад бежавших в Мариенбург, в осаду, от нашествия, – заговаривали с женщинами, сидевшими на узлах, горестно уткнув головы в колени. Заиграла труба. Важно шел генерал-фельдмаршал, звякая длинными звездчатыми шпорами.

Из-за кучки спешившихся драгун на него взглянули чьи-то глаза, – точно два огонька – обожгли сердце… Время военное, – иной раз женские глаза – острее клинка. Борис Петрович кашлянул важно – «Гм!» – и обернулся… За пыльными солдатскими кафтанами – голубая юбка… Насупился, выпятив челюсть, и – увидел эти глаза – темные, блестевшие слезами и просьбой и молодостью… На фельдмаршала из-за солдатских спин, поднявшись на цыпочки, глядела девушка лет семнадцати. Усатый драгун накинул ей поверх платьишка мятый солдатский плащ (августовский день был прохладен) и сейчас старался оттереть ее плечом от фельдмаршала. Она молча вытягивала шею, измученное страхом свежее лицо ее силилось улыбаться, губы морщились. «Гм», – в третий раз крякнул Борис Петрович, пошел мимо к пленным…

……………………………..

В сумерки, отдохнув после обеда, Борис Петрович сидел на лавке, вздыхал… В избе при нем был только один Ягужинский, царапал пером на углу стола…

– Смотри – глаза попортишь, – тихо сказал Борис Петрович.

– Кончаю, господин фельдмаршал…

– Ну, кончаешь, – кончай… (И – уже совсем про себя.) Так-то вот оно нашего брата… Ну, ну… Ах ты, боже мой…

Легонько постукивал всей горстью по столу, глядел в мутное окошечко. На озере – в крепости еще полыхало… Ягужинский весело-насмешливо косился на господина фельдмаршала: ишь, как его подперло, шея надулась, лицо потерянное.

– Отнесешь указ-то полковнику, – сказал Борис Петрович, – да зайди во второй драгунский полк, что ли… Этого, как его, Оську Демина, урядника, разыщи. Там с ним в обозе – бабенка одна… Жалко – пропадет, – замнут драгуны… Ты ее приведи-ка сюда… Постой… Оське – на-ка – передай рубль, – жалую, скажи…

– Все будет исполнено, господин фельдмаршал…

Борис Петрович – один в избе – кряхтел, качал головой. И ведь ничего не поделаешь: без греха, как ты ни старайся, – не прожить… В девяносто седьмом году ездил в Неаполь… Привязалась к сердцу черненькая одна… Хоть плачь… И на Везувий лазил, глядел на адский огонь, и на острове Капри лазил на страшные скалы, глядел капища поганских римских богов, и прилежно осматривал католические монастыри, глядел и руками трогал: доску, на которой сидел Господь Бог, умывая ученикам ноги, и часть хлеба тайной вечери, и крест деревянный – в нем часть пупа Христова и часть обрезанья, и один башмак Христов – ветхий, и главу пророка Захарии – отца Иоанна Предтечи, и многое другое вельми предивное и пречудесное… Так нет же – все заслонила ему востроглазая Джулька, с бубном плясала, песни пела… Хотел взять ее в Москву, в ногах валялся у девчонки… Ах, Боже мой, Боже мой…

Ягужинский, как всегда, обернулся одним духом, – легонько втолкнул в избу давешнюю девушку в голубом платье, в опрятных белых чулках, – грудь накрест перевязана косынкой, в кудрявых темных волосах – соломинки (видимо, в обозе уже пристраивались валять ее под телегами)… Девушка у порога опустилась на колени, низко нагнула голову – явила собой покорность и мольбу.

Ягужинский, бодро крякнув, вышел. Борис Петрович некоторое время разглядывал девушку… Ладная, видать – ловкая, шея, руки – нежные, белые… Весьма располагающая. Заговорил с ней по-немецки:

– Зовут как?

Девушка легко, коротко вздохнула:

– Элене Экатерине…

– Катерина… Хорошо… Отец кто?

– Сирота… Была в услужении у пастора Эрнста Глюка…

– В услужении… Очень хорошо… Стирать умеешь?

– Стирать умею… Многое умею… За детьми ходить…

– Видишь ты… А у меня исподнего платья простирать некому… Ну, что же, – девица?

Катерина всхлипнула, и – не поднимая головы:

– Нет уже… Недавно вышла замуж…

– А-а-а… За кого?

– Королевский кирасир Иоганн Рабе…

Борис Петрович насупился. Спросил неласково про кирасира: где же он – среди пленных? Может, убит?

– Я видела, Иоганн с двумя солдатами бросился вплавь через озеро… Больше его не видала…

– Плакать, Катерина, не надо… Молода… Другого наживешь… Есть хочешь?

– Очень, – ответила она тонким голосом, подняла похудевшее лицо и опять улыбнулась, – покорно, доверчиво. Борис Петрович подошел к ней, взял за плечи, поднял, поцеловал в тонкие теплые волосы. И плечи у нее были теплые, нежные…

– Садись к столу. Покормим. Обижать не будем. Вино пьешь?

– Не знаю…

– Значит – пьешь…