Петр Первый

У дальней стены были дубовые низенькие шкафы с коваными замками (к шкафам не то что прикасаться, но любопытствовать – какие такие в них хранятся дела – запрещено под страхом лишения живота). Сторож принес в железном подсвечнике свечу. Князь-кесарь, – показывая на средний шкаф:

– Отодвинь от стены… (Сторож затряс головой.) Я приказываю… Я отвечаю…

Сторож поставил свечу на пол. Налег хилым плечом, – шкаф не сдвигался. Петр торопливо сбросил полушубок, шапку, взялся, – шея побагровела, – отодвинул. Из-под шкафа выбежала мышь. За ним в стене, затянутая пыльными хлопьями паутины, оказалась железная дверца. Князь-кесарь вынул двухфунтовый ключ, сопя: «Митрич, свети, – не видать», неловко совал ключом в скважину. За три десятка лет замок заржавел, не поддавался. «Ломом, что ли, его, – сбегай, Митрич».

Петр, – со свечой осматривая дверь:

– Что там?

– Увидишь, сынок… По дворцовой росписи там – дела тайные хранятся. В Крымский поход князя Голицына сестра твоя Софья раз приходила сюда ночью… Да я тоже, вот так-то, отпереть не мог… (Князь-кесарь чуть усмехнулся под татарскими усами.) Постояла да ушла, Софья-то…

Сторож принес лом и топор. Петр начал возиться над замком, – сломал топорище, ободрал палец. Тяжелым ломом начал бить в край двери. Удары гулко раздавались по пустынному дому, – князь-кесарь, тревожась, подошел к окошку. Наконец удалось просунуть конец лома в щель. Петр, навалясь, отломал замок, – железная дверца со скрипом приоткрылась. Нетерпеливо схватил свечу, первый вошел в сводчатую, без окон, кладовую.

Паутина, прах. На полках вдоль стен стояли чеканные, развилистые ендовы – времен Ивана Грозного и Бориса Годунова; итальянские кубки на высоких ножках; серебряные лохани для мытья царских рук во время больших выходов; два льва из серебра с золотыми гривами и зубами слоновой кости; стопки золотых тарелок; поломанные серебряные паникадила; большой павлин литого золота, с изумрудными глазами, – это был один из двух павлинов, стоявших некогда с боков трона византийских императоров, механика его была сломана. На нижних полках лежали кожаные мешки, у некоторых через истлевшие швы высыпались голландские ефимки. Под лавками лежали груды соболей, прочей мягкой рухляди, бархата и шелков – все побитое молью, сгнившее.

Петр брал в руки вещи, слюня палец, тер: «Золото!.. Серебро!..» Считал мешки с ефимками, – не то сорок пять, не то и больше… Брал соболя, лисьи хвосты, встряхивал.

– Дядя, это же все сгнило.

– Сгнило, да не пропало, сынок…

– Почему раньше мне не говорил?

– Слово дадено было… Родитель твой, Алексей Михайлович, в разные времена отъезжал в походы и мне по доверенности отдавал на сохранение лишние деньги и сокровища. При конце жизни родитель твой, призвав меня, завещал, чтоб никому из наследников не отдавать сего, разве воспоследствует государству крайняя нужда при войне…

Петр хлопнул себя по ляжкам.

– Выручил, ну – выручил… Этого мне хватит… Монахи тебе спасибо скажут… Павлин! – обуть, одеть, вооружить полк и Карлу наложить, как нужно… Но, дядя, насчет колоколов, – колокола все-таки обдеру, – не сердись…

Глава пятая

1

В Европе посмеялись и скоро забыли о царе варваров, едва было не напугавшем прибалтийские народы, – как призраки, рассеялись его вшивые рати. Карл, отбросивший их после Нарвы назад в дикую Московию, где им и надлежало вечно прозябать в исконном невежестве (ибо известна, со слов знаменитых путешественников, бесчестная и низменная природа русских), – король Карл ненадолго сделался героем европейских столиц. В Амстердаме ратуша и биржа украсились флагами в честь нарвской победы; в Париже в лавках книгопродавцев были выставлены две бронзовые медали, – на одной изображалась Слава, венчающая юного шведского короля: «Наконец правое дело торжествует», на другой – бегущий, теряя калмыцкую шапку, царь Петр; в Вене бывший австрийский посол в Москве, Игнатий Гвариент, выдал в свет записки, или дневник, своего секретаря Иоганна Георга Корба, где с чрезвычайной живостью описывались смешные и непросвещенные порядки московского государства, а также кровавые казни стрельцов в 98 году. При венском дворе громко говорили о новом поражении русских под Псковом, о бегстве с немногими людьми Петра, о восстании в Москве и освобождении из монастыря царевны Софьи, снова взявшей правление государством.

Но все эти мелкие события сразу были заслонены разразившейся наконец военной грозой. Умер испанский король, – Франция и Австрия потянулись за его наследством. Вмешались Англия и Голландия. Блестящие маршалы: Джон Черчилль граф Мальборо, принц Евгений Савойский, герцог Вандом – начали разорять страны и жечь города. В Италии, в Баварии, в прекрасной Фландрии по всем дорогам пошли шататься вооруженные бродяги, насильничая над мирным населением, опустошая запасы пищи и вина. В Венгрии и в Савеннах вспыхнули мятежи. Решалась судьба великих стран, – кому, какому флоту владеть океанами. Дела на Востоке пришлось предоставить самим себе.