Петр Первый

– Как ты можешь рассуждать, гультяй! За такие речи – знаешь?

– Убейте меня сразу, Алексей Иванович… Сам я себе хуже врага… Так жить – скотина бы давно сдохла… Мир меня не при– нимает… Все пробовал – и смерть не берет… Бессмыслица… Возьмите ружье, колите багинетом…

В ответ Алексей, сжав зубы, ударил Андрюшку в ухо, – у того мотнулась голова, но не ахнул даже…

– Подыми шляпу. Надень. В последний раз добром с тобой говорю, беспоповец… У старцев учился!.. Научили тебя уму!.. Ты – солдат. Сказано – идти в поход, – иди. Сказано – умереть, – умри. Почему? Потому так надо. Стой тут до зари… Опять заскулишь, услышу, – остерегись…

Алексей ушел, не оборачиваясь. В палатке прилег на сено. До рассвета было еще далеко. Промозгло, но ни дождя, ни ветра. Натянул попону на голову. Вздохнул: «Конечно, каждый из них молчит, а ведь думают… Ox, люди…»

.. . . . . . . . . . . .

Сутулый солдат, Федька Умойся Грязью, мрачно подавал из ковшика на руки, – Алексей фыркал в студеную воду, вздрагивал всей кожей. Утро было холодное, на прилегшей траве – сизый иней, под ботфортами похрустывала вязкая грязь. Дымы костров поднимались высоко между палатками. Непроспавшийся прапорщик Леопольдус Мирбах, в бараньем кожане, накинутом поверх галунного кафтана, кричал что-то двум солдатам, – они стояли, испуганно задрав головы.

– Пороть, пороть! – повторял он осипшим голосом. – Пфуй! Швинь! – Взял одного за лицо, сжав – пхнул. Поправляя на плече кожан, пошел к палатке Алексей. Давно небритое лицо надуто, глаза опухшие. – Горячий вод – нет… Кушать – нет… Это – не война… Правильный война – офицер доволен… Я не доволен… У вас паршивый зольдат…

Алексей ничего не ответил, – зло тер щеки полотенцем. Крякнув, подставил Федьке спину в грязной сорочке: «Вали… – тот начал колотить ладошами. – Крепче…»

Из леса в это время выехала тяжелая повозка с парусиновым верхом на обручах. От шестерни разномастных лошадей валил пар. Позади – десяток всадников в плащах, залепленных грязью. Повозка, валясь на стороны по истоптанному жнивью, шагом направлялась к лагерю. Алексей схватил кафтан, – от торопливости не попадал в рукава, – подхватив шпагу, побежал к палаткам.

– Барабанщики, тревогу!

Повозка остановилась. Вылез Петр – в меховом картузе с наушниками. Путаясь звездчатыми шпорами, вылез Меньшиков в малиновом широком плаще на соболях. Всадники спешились. Петр, морщась, глядел на лагерь – засунул красные руки в карманы полушубка. В прозрачном воздухе запела труба, затрещали барабаны. Солдаты слезали с возов, выбегали из палаток, застегивались, накидывали портупеи. Строились в карею. Вдоль линии рысцою шли прапорщики, тыча тростями, ругаясь по-немецки. Алексей Бровкин, – левая рука на шпаге, в правой – шляпа, – остановился перед Петром. (Парика впопыхах не нашел.)

Петр, – смотря поверх его вихрастой головы:

– Покройся. В походе шляпы не снимать, дурак. Где ваш пороховой обоз?

– Остался на Ильмень-озере, весь порох подмочен, господин бомбардир.

Петр перекатил глаза на Меньшикова. Тот лениво перекосился выбритым лицом.

– Извольте ответить, – сказал он, так же глядя поверх Алешкиной головы, – где другие роты полка? Где полковник фон Шведен?

– Ниже по реке вразброс стоят, господин генерал…

Меньшиков с той же кривой усмешкой покачал головой, Петр только насупился.

Оба они, – саженного роста, – пошли по кольям жнивья к выстроенной карее. Не вытаскивая руки из карманов, Петр будто рассеянно оглядывал серые, худые лица солдат, исковерканные непогодой, скверно свалянные шляпы, потрепанные кафтаны, тряпки, опорки на ногах. Одни только прапорщики-иноземцы вытягивались молодцевато. Так стояли долго перед cтроем, Петр, – дернув вверх головой:

– Здорово, ребята!..

Прапорщики яростно обернулись к линии. По рядам пошло нестройно:

– Желаем здравия, господин бомбардир.

– У кого жалобы? – Петр подошел ближе.

Солдаты молчали. Прапорщики (рука – на отнесенной вбок трости, левый ботфорт – вперед) воткнулись глазами в царя. Петр повторил резче:

– У кого жалобы, выходи, не бойся.

Кто-то вдруг глубоко вздохнул – всхлипом (Алексей увидал Голикова: у него мушкет ходил в руках, но справился, смолчал).

– Завтра пойдем на Нарву. Трудов будет много, ребята. Сам свейский король Каролус идет навстречу. Надо его одолеть. Отечества отдать нам не мочно. Здесь – Ям-город, Иван-город, Нарва, – вся земля до моря наше бывшее отечество. Скоро одолеем и скоро отдохнем на зимних станах. Понятно, ребята?

Строго выпучился. Солдаты молча глядели на него. Чего уж понятнее. Один мрачный голос из рядов прохрипел: «Одолеем, на это людей хватит». Меньшиков сейчас же шагнул вперед, всматриваясь – кто сказал? (У Алексея упало сердце: сказал Федька Умойся Грязью, самый ненадежный солдатешка.)

– Господин капитан… (Алексей подскочил.) За порядок в роте благодарствую тебя… В остальном – не виноват. Извольте выдать людям по тройной чарке водки.

Петр пошел к повозке, опустив голову. Меньшиков моргнул Алексею (на этот раз изволил признать старого друга), выпростал из мехового плаща холеную руку, похлопал Алешку и, – нагнувшись к уху: