Циклер признал, что вел разговоры о покушении на царя с окольничим[19] Алексеем Соковниным и его зятем Федором Пушкиным, которые были крайне недовольны вводимыми государем новыми порядками, отправкой двух сыновей Соковнина на учебу за границу. Алексей Соковнин, старовер, родной брат знаменитой боярыни Морозовой, воспринял участь своих отпрысков на чужбине как явную погибель. Сам Циклер, переметнувшийся в лагерь Петра во время его противостояния с Софьей в 1689, больше руководствовался личными мотивами: рассчитывая на стремительную карьеру за измену Софье, полковник жестоко обманулся в своих ожиданиях, затаил злобу и обиду. Надеясь избежать смерти, он рассказал и о делах давно минувших дней. Во время правления Софьи Иван Милославский и сама царевна подбивали его и Федора Шакловитого «учинить над государем убийство». Всплыла тень умершего одиннадцать лет назад Ивана Милославского – самого ненавистного врага царя. В гневе Петр был страшен. Он лично разработал процедуру жуткой казни злоумышленников.
Царь приказал вырыть труп Ивана Милославского, доставить на запряженных свиньями санях в Преображенское и установить в открытом гробу под платформой возведенного эшафота. Циклера и Соковнина четвертовали, Пушкину и двум стрельцам-соучастникам просто отрубили головы. Кровь казненных стекала в гроб на истлевшее тело Милославского, объединяя врагов государя в бесчестии. Даже смерть не избавляла их от лютой ненависти и жестокой мести грозного царя. Отсеченные головы развесили на кольях, укрепленных в каменном столбе, порубленные тела сложили у его подножия. Источая тошнотворный запах, они пролежали там несколько месяцев. Подобные ужасающие картины служили красноречивым предупреждением всем противникам воли государя, а таковых было немало.
Потенциальную угрозу царю представляли занимающие влиятельные государственные посты многочисленные родственники его жены – Евдокии Лопухиной. Петр если и имел к ней какие-то чувства как к матери своего сына, всерьез увлекшись Анной Монс, окончательно растерял их. И без того редкие встречи царя и царицы давно прекратились. Евдокия, образцовый продукт затхлого русского терема, бесцветная, инертная и невежественная, была не в состоянии понять интересы и стремления супруга, совершенно не подходила ему – энергичному, порывистому, чувственному, страстному и увлекающимся всем новым. Ее обывательский кругозор и потребности ограничивались толкованием снов, бесконечными молитвами, душеспасительными беседами с блаженными, квашением капусты, выпечкой домашних пирогов, кашами, киселями… Между супругами не было ничего общего. Петр считал Евдокию невыносимо скучной и глупой, от общения с ней он не испытывал ничего, кроме раздражения.
Вероятно, еще перед отъездом за границу царь принял решение расстаться с женой и поручил Тихону Стрешневу склонить ее на добровольное пострижение в монахини – обычная практика того времени для разрыва неудачных браков. Чтобы обезопасить свой трон от возможных враждебных происков плодовитого клана Лопухиных и многих других недовольных его правлением, Петр удалил от двора родственников опостылевшей жены, сосредоточив на время своего отсутствия всю полноту власти в руках ближайших сподвижников, не раз доказавших ему абсолютную преданность – Льва Нарышкина, Тихона Стрешнева, Бориса Голицына, князя Петра Прозоровского и князя Федора Ромодановского, прямого потомка Рюрика. Ромодановский облекался небывалым титулом князя-кесаря и оставался в Кремле за самого царя. Как глава Преображенского приказа он исполнял функции службы безопасности и был весьма колоритной фигурой. «Собою видом как монстра, нравом злой тиран и пьян во все дни» Федор Ромодановский жил роскошным укладом византийского вельможи, его свита состояла их пятисот человек. Князь-кесарь почитал древние нравы и обычаи, слыл радушным и гостеприимным хозяином дома, содержал во дворе ручных медведей, один из которых подносил прибывшим гостям чарку крепкой перцовки. Того, кто отказывался от выпивки, медведь наотмашь бил лапой. Потомок Рюрика отличался крайней честностью, неподкупностью и беспощадностью к врагам государя. Сам Петр не раз упрекал своего злобного цепного пса в излишней жестокости.