О бунтах стрелецких некогда промолвил государь: «От воспоминания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды во мне трепещут. Помысля о том, заснуть не могу». Такова-то была сия кровожаждущая саранча!
Государь поистине имел иногда в нощное время такия конвульсии в теле, что клал с собою денщика Мурзина, за плеча котораго держась, засыпал, что я и сам видал. Днем же нередко вскидывал головою кверху. Сие началось в теле его быть с самого того времени, когда один из мятежных стрельцов в Троицком1 пред алтарем, куда его царица, мать его, ради безопасности привела, приставя нож к шее, умертвить его хотел, а до того личных ужимок и кривляния шеею не бывало. <…>
Государь любил читать летописи и, собрав их довольно, некогда Феофану Прокоповичу говорил: «Когда увидим мы полную России историю? Я велел перевесть многие полезные книги». А Нартову, механику своему, промолвил: «Плюмиера любимое мое „Искусство точить46 уже переведено и Штурмова „Механика».
Я видел сам переведенные на российский язык книги, в кабинете у государя лежащие, которые наперед изволил он читать и после указал напечатать: 1. «Деяния Александра Великого»; 2. Гибнерова «География»; 3. Пуффендорфа «Введение в познание европейских государств»; 4. Леклерка «Архитектурное искусство»; 5. Бринкена «Искусство корабельного строения»; 6. Кугорна «Новый образец укреплений»; 7. Боргсдорфа «Непобедимая крепость»; 8. Блонделя и Вобана «Искусство укреплений»; и еще другие книги, принадлежащие до устроения шлюзов, мельниц, фабрик и горных заводов.
По случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей, или съездов, между знатными господами похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычаи и обряды, на которые отвечал он тако: «Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет».
В бытность в Олонце при питии марциальных вод его величество, прогуливаясь, сказал лейб-медику Арешкину: «Врачую тело свое водами, а подданных – примерами. И в том и в другом исцеление вижу медленное. Все решит время, на Бога полагаю надежду».
Государь, точа человеческую фигуру в токарной махине <машине> и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика своего Нартова: «Како точу я?» И когда Нартов отвечал: «Хорошо», то сказал его величество: «Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцев». <…>
Когда Нартов просил его величество окрестить сына его новорожденного, тогда отвечал ему: «Добро!» И, оборотясь к государыне, с усмешкою сказал: «Смотри, Катенька, как мой токарь и дома точит хорошо». Окрестя, пожаловал он ему триста рублей да золотую медаль – подарок при крещении весьма редкий, ибо Петр Великий на деньги был не члив и свободнее давал деревни. Тогда обещал государь ему деревню, однако за скоро приключившеюся болезнию и кончиною сего не воспоследовало. <…>
Его величество, взяв с собою прибывшего из Парижа, в службу принятого славного архитектора и инженера Леблона, при котором случае по повелению монаршему находился и Нартов с чертежем, который делал он, поехал в шлюпке на Васильевской остров, который довольно был уже выстроен и канавы были прорыты. Обходя сей остров, размеривая места и показывая архитектору план, спрашивал: «Что при таких погрешностях делать надлежит?» Леблон, пожав плечами, доносил: «Все срыть, государь, сломать, строить вновь и другие вырыть каналы». На что его величество с великим неудовольствием и досадою сказал: «И я думаю то ж».
Государь возвратился потом во дворец, развернул паки план, видел, что по оному не исполнено и что ошибки невозвратные, призвал князя Меншикова, которому в отсутствие государево над сим главное смотрение поручено было, и с гневом грозно говорил: «Василья Корчмина батареи лучше распоряжены были на острову, нежели под твоим смотрением теперешное тут строение. От того был успех, а от сего убыток невозвратный. Ты безграмотной, ни счета, ни меры не знаешь. Черт тебя побери и с островом!» При сем, подступя к Меншикову, схватил его за грудь, потряс его столь сильно, что чуть было душа из него не выскочила, и вытолкнул потом вон. Все думали, что князь Меншиков чрез сию вину лишится милости, однако государь, после пришед в себя, кротко говорил:
Василий Корчмин – бомбардирской роты офицер, которого батареи на Васильевском острову на берегу устья реки Невы с великим успехом действовали в море против приплывших шведов и по имяни которого прозван сей остров.
Петр Великий, садя сам дубовые желуди близ Петербурга по Петергофской дороге, желал, чтобы везде разводим был дуб. И приметив, что один из стоящих тут знатных особ трудам его улыбнулся, оборотясь к нему, гневно промолвил: «Понимаю, мнишь, не доживу я матерых дубов. Правда, но ты дурак. Я оставляю пример прочим, чтоб, делая то же, потомки со временем строили из них корабли. Не для себя тружусь, польза государству впредь».