Петербуржский ковчег

Граф Н. не замедлил ответить тонким иносказанием. Граф рассказал о присной памяти французском короле Людовике XVI, который, обладая незаурядной смекалкой, усовершенствовал ужасное творение врача Гильотена. Король не раз наблюдал, как застревал нож гильотины в позвонках несчастных жертв, и предложил сделать нож под углом к направляющим. Так и сделали. Но история распорядилась зло: усовершенствованную Людовиком гильотину опробовали... на самом Людовике. Действительно, теперь гильотина работала хорошо...

Мораль в этой притче несложно было увидеть, однако граф специально для Остероде пояснил: усовершенствовать государство — это хорошо, но как бы усовершенствованное государство не обернулось к ним самим злобным оскалом; как бы не пострадать от собственного детища!...

И закончил словами:

— Что поделаешь! Этого поворота бывает не избежать: уходят люди умные, приходят удобные. А в основе хитросплетений политики часто лежит обыкновенная человеческая глупость.

Господин Бастурмин, пригубливая бокал с французским вином, поддержал тему разговора; он выразил негодование по поводу того, что люди недостойные, оказавшиеся близко к государю, все более забирают власть в государстве. Ежели такие люди, как Аракчеев, и дальше будут унижать и угнетать свободолюбивый и гордый русский дух и смешивать с грязью золотое русское дворянство, то Россия начнет повсюду уступать: и турку, глядящему вожделенно на Крым, и дикому чечену, живущему от грабежей и режущему, как барану, горло своему соседу, и хитрому англосаксу, мечтающему видеть Россию не царицей на европейском троне, а в образе изможденной оборванки-нищенки с протянутой рукой...

Граф Н. имел свое мнение и на этот счет. Он, человек осторожный, не стал отзываться как бы то ни было о деятельности всесильного господина Аракчеева, с которым, говаривали, был в противоречиях (в недавнем прошлом деспот даже жаловался на графа государю), но по поводу положения политических дел в государстве сказал:

— Говоря о прошлом Отечества и имея в виду его будущее, не следует так болезненно реагировать на поражения. Поражения в некоторые времена — вещь неизбежная. Во всех государствах были свои поражения и свои победы. Приходит ночь, приходит день... И недруги России обречены...

Выслушав эти его слова, Аполлон подумал, что не скорбеть о былых поражениях и не торжествовать недавние победы надо бы русскому человеку, и не зариться на чужие райские кущи, а надо бы ему навести порядок в собственном доме, который усилиями прежних государей и прежних поколений россиян только возведен под крышу, а внутри еще не отстроен... Вот она — русская идея. Это — русский Дом. Он заблистать должен чистыми окнами, он прославиться должен разумным укладом, а не патриархальным «Домостроем» и не провинциальной дикостью помещиков-самодуров, не краснобайством титулованных бездарей, ведущим к обнищанию страны. Русский дом должен стать чудным дворцом посреди земли обетованной, должен воссиять, чтобы в свет и в будущее его поверили и чтобы к Дому этому потянулись...

Так Аполлон подумал и так сказал.

Многие посмотрели на него удивленно — столь неожиданной показалась его мысль. А кое-кто (господин Бастурмин, например, человек воинственных взглядов) и раздраженно — поскольку не мыслили политику российского государства без влияния вовне, без новых завоеваний...

... Все эти разговоры по существу и оставались только разговорами, ибо собравшиеся господа были слишком далеки от мысли о переходе к практическим действиям. И последний забулдыжный казак в мятежном войске помянутого Пугачева сделал в свое время для подрыва державной основы более, чем все господа, нескучно проводившие время в доме Милодоры. Разве что разговоры эти, могущие быть отнесенными к разряду досужих, в некоторой степени отражали формирующееся в славном Санкт-Петербурге общественное мнение. Вряд ли даже влияли на него, — что уже было бы зерно...

Пожалуй, граф Н. лучше других господ понимал, что общество их беззубо и безвинно, и только человек наивный мог воспринимать тайные собрания всерьез. Кто-то из собирающихся здесь попросту отдавал дань моде (быть в оппозиции Алексею Андреевичу Аракчееву стало в моде), кто-то тешил самолюбие — вот ведь какой я деятельный человек! на что-то да пытаюсь влиять!., а кто-то (фон Остероде) занимался откровенным самолюбованием.

Граф Н., должно быть, просто тихо любил. И каждый раз, приходя в дом Милодоры, приходил только ради Милодоры — ради того, чтобы видеть ее. Так это представлялось Аполлону.