Петербуржский ковчег

Тот стоял в центре зала, заложив руки за спину, покачиваясь с пятки на носок (только теперь Устиша услышала, как слегка поскрипывают его сапоги), и строго смотрел на нее. Присутствие Карнизова испугало Устишу еще больше, чем карканье проклятой вороны.

Девушка охнула:

Как вы меня испугали, господин!.. — и метнулась обратно к двери. — Простите, вы оставили ключ у Антипа...

И что? — поручик иронически ухмылялся.

Я думала, вы на службе. Хотела убраться здесь...

Это ничего, — Карнизов был как бы в благодушном настроении. — Ты мне не помешала. А что до службы, то люди моего рода деятельности, можно сказать, всегда на службе — и когда записывают крамольные речи некоего бунтаря, и когда парят себе ноги перед сном. Ибо главный инструмент всегда с ними... — и господин Карнизов прямо-таки театральным жестом указал себе на лоб.

Как-то вы непонятно говорите... — Устиша растерянно оглядывалась, словно раздумывая, с чего начать уборку; тут было, где руку приложить, поскольку господин Карнизов во всем, что не касалось его сапог, опрятностью не отличался.

Непонятно?..

Непонятно. Играете в загадки...

А зачем тебе понимать? Тебе не надо понимать много. У тебя другие приятности...

Глаза Карнизова оценивающе пробежались по фигурке девушки, по ее тонкой шее, остановились на губах. Руки Карнизова дрогнули у него за спиной, нервно сжались в кулаки. Поручик вдруг заговорил ласковым голосом:

Хочешь кофе, душечка?..

Кофе? У вас? — приглашение было явно неожиданным для Устиши.

Почему бы и нет?.. Там в углу на столе кофейник и чашки... Налей себе без стеснений.

Устиша с любопытством глянула в угол; там пыхтел самовар, а рядом, действительно, поблескивал медными боками изящный турецкий кофейник.

Я вообще-то кофе не люблю. У меня от кофе вот тут печет, — она указала себе пальцем под грудь. — Но если вы угощаете...

Угощаю. Почему нет?.. Мы ведь добрые соседи, правда?

Девушка оставила ведро и корзинку у двери, оправила белоснежный передник и прошла в угол.

Карнизов, слегка склонив голову набок, с интересом рассматривал сзади ее щиколотки.

Устиша взяла ближайшую чашку.

Тут Карнизов вдруг оживился:

Нет-нет, не эту чашку! Там есть другая, с сердечком... И садись вот сюда, за карточный столик. А я сяду напротив... Посудачим о том о сем... Ты ведь любишь поболтать немного — верно? Вот и познакомимся поближе...

Девушка пожала плечами и налила себе кофе в чашку с сердечком. Села за карточный столик, за которым уже сидел Карнизов.

Устиша отхлебнула маленький глоточек и совсем по-детски причмокнула, потом удивленно покачала головой и отхлебнула еще немного, а поручик смотрел, как она это делает. Поручик прямо- таки участвовал глазами в ее действе. Пальцы его нервно сцепились у него на коленях.

Вкусно?

Горько...

Он подвинул к ней сахарницу:

Кушать надо сладко, душечка.

Вы всегда так странно говорите, — заметила Устиша.

Как?

Вроде просто, а вроде и совсем о другом...

О чем же?

Девушка подсластила напиток и теперь пригубливала его:

Не знаю... Но вы сейчас как будто не о кофе говорите.

Поручик усмехнулся:

А ты сметливая!.. Впрочем... я не всегда думаю над тем, как говорю. Я привык говорить с врагами отечества и государя. Это налагает... в своем роде, — он не стал уточнять, что именно «это налагает»...

Карнизов не случайно велел Устише взять именно эту чашку. Он давно называл эту чашку эротической. От других чашек она отличалась тем, что имела толстые стенки и закругленные края. По причине сего закругления всякий раз, как пьющий делал глоток, по стенке снаружи стекала капля напитка, и человек был вынужден либо слизывать эту каплю, либо, махнув на нее рукой, позволять ей капнуть на одежду или на скатерть. И даже если капля не стекала ни на одежду, ни на скатерть, она пачкала чашку. Разумеется, чистоплотная опрятная Устиша не могла позволить капле испачкать белоснежный передник и предпочитала слизывать ее остреньким быстрым красным язычком; и делала она это с потрясающей ловкостью — даже не особо отвлекаясь от разговора...

Карнизов не отрывал от Устиши глаз.

Девушка делала глоток, потом, морща носик, взглядывала на край чашки, и вот уже остренький юркий язычок ее подхватывал нерадивую каплю — язычок ее был как некий зверек без шкурки... Зверек этот жил своею жизнью.

Карнизов, наблюдая все это, так и ерзал на стуле:

Вкусно?

Теперь сладко... — Устиша скромно опустила глаза и огладила на бедрах накрахмаленный передник.

Поручик скрипнул зубами и перекинул ногу на ногу.

Карлуша, пролетая мимо, громко каркнул и едва не задел висок Карнизову крылом.

Скажи, душечка... Этот... как его!.. Аполлон- Романов, кажется?.. Странно, что у него такая фамилия... — Карнизов, сцепив пальцы на колене, наблюдал за Устишей. — Он давно тут живет?

А с весны. Считайте, как снег сошел... Я сама Аполлона Даниловича и привела, — Устиша улыбнулась этому, как приятному воспоминанию. — А зачем вам?

Так... Для порядка, — поручик с весьма натянутой улыбкой развел руками; руки у него дрожали, и Карнизов опять сцепил их на колене. — Во всем порядок должен быть... Надо точно знать, кто вокруг тебя...