Петербуржский ковчег

Когда, спустя полчаса, Карнизов почувствовал себя лучше и огляделся, он увидел, что стоит на набережной, недалеко от плашкоутного моста через Неву... Сновали по улице редкие прохожие, плескались волны о гранит, поросший водорослями, краснолицый пироженщик торговал пирогами с лотка, поодаль принюхивался к запаху пирогов белый худой пес.

Эй, Лопушок!.. — Карнизов присел и поманил собаку. — Иди сюда. Ну!..

Пес неуверенно махнул хвостом, но остался на месте.

Поручик, кинув лоточнику мелочь, взял два пирога. Пироги были с рыбой — душистые, теплые.

Эй, Лопушок!.. — Карнизов подошел ближе к собаке и протянул ей один пирог; от другого пирога откусил, губы поручика замаслились. — Хочешь?..

Глаза у пса стали какие-то виноватые. Он, конечно, хотел...

Пес сделал два шага и осторожно взялся зубами за пирог. Но Карнизов не отпускал. Пес уже распробовал пирог и даже заскулил от того, что пирог ему не дают, а только дразнят. Слюна струйкой скользнула с языка.

Карнизов направился к мосту, пес поплелся за ним. Пироженщик с минуту наблюдал за чудаком- поручиком, вздумавшим покормить бездомную собаку, но потом отвлекся (крупнотелый плотник в фартуке взял сразу дюжину пирожков), а когда оглянулся опять, ни поручика, ни собаки поблизости не было.

Зайдя под мост, Карнизов присел и опять протянул пирог собаке. Рядом плескалась вода, волны ударяли в борта плашкоутов, поскрипывали звенья цепей.

На, держи!..

Пес уже смелее, почти как к старому знакомому, подошел к Карнизову и вцепился зубами в пирог. В этот момент Карнизов стремительно бросился на собаку, ухватил за шею и, повалив на землю, навалился всем телом сверху.

Лопуш-ш-шок!.. — прошипел Карнизов сквозь зубы. — Лопуш-ш-шок!..

Пес даже взвизгнуть не успел. Пирожок куда- то откатился...

Тело собаки напряглось, несколько раз дернулись лапы, не находящие упора. Пес пытался вывернуться — но бесполезно. Хватка у Карнизова была железная; если уж он что-то взял, то не отпустит...

Карнизов ощущал под руками сильную мускулистую шею собаки. Теплую шею... Белую шею... Наконец-то! Поручик даже зажмурился на секунду от удовольствия. Он что было сил жал на эту шею и заглядывал собаке в глаза. В них сначала было страдание, а потом появился лютый страх, черный страх — наверное, потому, что зрачки у собаки расширились и глаза стали черны.

Лопуш-ш-шок!.. — улыбаясь, прохрипел поручик собаке в глаза.

Пес боролся еще некоторое время — с отчаянностью. Даже через шкуру было видно, как напряглись у него на морде, на шее вены. Карнизов все сильнее сжимал ему горло, пальцами-клещами сминая хрящи. Пес быстро слабел... И вдруг обмочился — прямо поручику на сапоги. Страх в глазах сменился тоской, затем пришла пустота — это была смерть. Глаза потускнели, из пасти вывалился язык.

Но Карнизов не сразу отпустил шею собаки. Жал и жал... Это все еще доставляло ему наслаждение. Он опять зажмурился, и представил себе желаемое... вожделенное. И возбужденно хрипло дышал. Руки его сейчас были — ворота. Через них уходила жизнь (пусть бы и собаки), через них же входила смерть. Но не о жизни и смерти думал в эту минуту Карнизов. Он думал о Милодоре... Он думал о том, как ему сейчас хорошо. Он даже застонал от наслаждения.

Наконец Карнизов встал. Собака лежала у его ног бездыханная. Карнизов с досадой покосился на сапоги и, притопнув, стряхнул с них капли мочи. Тут он подумал, что его могли видеть, огляделся. Но никого не было поблизости. Только слышно было, как пироженщик чуть в стороне зазывал покупателей... Поручик отряхнул какой-то сор с груди, брезгливо столкнул труп собаки в воду и, выйдя из-под моста, вернулся на Васильевский.

Карнизову стало легче.

Глава 20