Пар, духота, в щели ветер дует, по стенам в иных местах у краев этих самых щелей на палец снегу намерзло, а потолок – словно в горячей бане, весь, как есть, влажными каплями унизан, которые время от времени преспокойно падают себе на голову посетителей, а не то в стаканы их пива или чашки чая, и вместе со всеми этими прелестями – чад из кухни, теснота и смрад, – нужды нет! И что за дело до всех этих неудобств! Лишь бы жару поддать песенникам! И вот народ, наваливаясь на спину и плечи один другому, ломит массою в самый конец развеселой залы, где на особой эстраде, под визг кларнета и громыханье бубен, раздается любимая «Утешительная» песня:
И публика выходит из себя от несдержимого восторга, ревет, рукоплещет и требует на сцену Ивана Родивоныча.
Быть может, вы помните еще этого приземистого костромича, который во время оно отхватывал песню «Ах, ерши, ерши!» в достолюбезном заведении того же имени. Много лет прошло с тех пор, а «коротконожка макарьевского притона» – как обзывают в сих местах Ивана Родивоныча – нисколько не изменился: все так же поет и пляшет, передергиваясь всем телом и ходуном ходя во всех суставах, только глаза как будто больше еще подслеповаты стали. Иван Родивоныч – поэт и юморист Малинника и «Утешительной». В наших трущобах пользуется большою популярностью его песня:
Песня действительно очень остроумная, особенно когда дело начинает касаться жены Протопоповой.
И вот, по требованию своей публики, Иван Родивоныч появляется на эстраде и отвешивает низкий поклон с грацией ученого медведя.
– Шаль!.. Черную шаль! – кричит ему публика.
Иван Родивоныч снова кланяется и запевает с уморительными ужимками:
– Когда, значит, полтора рубли шесть гривен в кармане осталося. Верно! – прерывает он самого себя в пояснение, а вслед затем обращается к публике: – Полтора рубля шесть гривен – сколько составит?
Смех и молчание.
– Два рубля десять копеек – умные головы! – отвечает один за всех Родивоныч, и публика остается как нельзя более довольна объяснением.
– А как ты смекаешь, служивая голова, – вдруг неожиданно обращается он к какому-нибудь солдатику из толпы, – почему это, сказывают бабы, быдто нас с тобой в крымску кампанью англичанин маненько пощипал?
Смех и ожидание ответа. Солдатик слегка конфузится.
– Потому это, друг любезный, так оно случилось, что у его ружья-то аглицкие, а у нас – казенные. Верно! А Христос тогдысь на горе Арарате глядел, как воруют в комиссариате. И это верно!
Восторг толпы доходит до своего апогея.
А в это самое время ловкие карманники не теряют минуты и торопятся пустить в ход свое искусство, пока публика столь единодушно занята песнями развеселого хора «московских национальных певцов» да едким балагурством Ивана Родивоныча. Воруют уж тут без разбора: и у своих, и у чужих, и у брата родного, и вообще у кого придется, по пословице – всем сестрам по серьгам, потому что толпа-то уж больно густа, да и минута удобная для практики в искусстве.
После песенников на эстраду вступает немецкий «бальный оркестр» из пяти-шести человек, и исполняет этот оркестр «известнейшие и любимейшие публикой пьесы», как гласят о том обыкновенно маленькие серые афиши.
Но этих злополучных артистов, которые и много дерут, и в рот хмельное берут, никто почти и слушать не хочет, ибо публика на сие время предпочитает стойла в зале направо. Там обыкновенно помещается бродячая лотерея – промышленник с корзинкой, наполненной всяческой дрянью по части «галантерейных» безделушек.
– Латарея без проигрыша! билет по две копейки! – возглашает он монотонным речитативом, и публика тотчас же обступает «латарейщика», глядя, как кто-нибудь из охотников пытает свою фортуну. А в то время, точно так же как и при песнях, производится ловкая и незаметная охота на карманы.