Петербург

Мы застали Липпанченко в то мгновение, когда он задумчиво, созерцал, как черное от часов ползло с шелестением пятно таракана; они водились на дачке: огромные, черные; и водились в обилии, - в таком несносном обилии, что, несмотря на свет лампы, - ив углу шелестело, и из щели буфета по временам вытарчивал усик.

От созерцания ползущего таракана был оторван Липпанченко плаксивыми причитаньями своей спутницы жизни.

Чайный поднос от себя отодвинула Зоя Захаровна с шумом, так что Липпанченко вздрогнул.

- "Ну?.. И что же такое?.. И отчего же такое?"

- "Что такое?"

- "Неужели верная женщина, сорокалетняя женщина, вам отдавшая жизнь, женщина, такая, как я..."

И локтями упала на стол: один локоть был прорван, а в прорыве виднелась старая, поблекшая кожа и на ней расчесанный, вероятно, блошиный укус.

- "Что такое вы там лепечете, матушка: говорите яснее..."

- "Неужели женщина, такая, как я, не имеет права спросить?.. Старая женщина" - и ладонями позакрывала лицо она: выдавался лишь нос да два черных топорщились глаза.

Липпанченко повернулся на кресле.

Видимо, слова ее позадели его; на мгновение выступило на лице подобие гнетущего угрызения; он не то с вялой робостью, а не то просто с детским капризом поморгал двумя глазками; видимо, он хотел что-то высказать; и видимо, - высказать он боялся; что-то такое он теперь медленно соображал, уж не то ли, как в душе его спутницы отозвалось бы страшное признание это; голова Лип-панченки опустилась; он сопел и глядел исподлобья.

Но позыв к правдивости оборвался; и самая правдивость упала в глухое душевное дно. Он принялся за пасианс:

- "Гм: да, да... На шестерку пятерку... Где дама?.. Тут дама... И заложен валет..."

Вдруг он бросил на Зою Захаровну испытующий, подозревающий взгляд, и его короткие пальцы с золотистою шерстью перенесли стопочку карт: от стопочки карт - к другой стопочке карт.

- "Ну, - и выдался пасиансик..." -продолжал он сердито раскладывать ряды карт.

Начисто протертую чашку Зоя Захаровна бережно понесла к этажерке, припадая на туфли.

- "Ну?.. И отчего же сердиться?"

Теперь, припадая на туфли, она заходила по комнате; раздавалось пришлепыванье (тараканий ус спрятался в буфетную щель).

- "Да я, матушка, не сержусь", - и опять испытующий взгляд бросил он на нее: сложив руки на животе и выпячивая корсетом нестянутый и почтенный живот, на ходу она трепетала отвисающим подбородком; и. тихонько к нему подошла, и тихонько тронула за плечо:

- "Вы спросили бы лучше, почему я вас спрашиваю?.. Потому что все спрашивают... Пожимают плечами... Так уж думаю я", - навалилась на кресло она и животом, и грудями, - "лучше мне все узнать"...

Но Липпанченко, закусивши губу, с беспокойною деловитостью ряд за рядом раскладывал карты.

Он-то, Липпанченко, помнил, что завтрашний день для него необычаен по важности; если завтра не сумеет он оправдать ее перед ними, не сумеет стряхнуть угрожающей тяжести на него обрушенных документов, то ему - шах и мат. И он, помня все это, только посапывал носом:

- "Гм: да-да... Тут свободное место... Делать не чего: короля в свободное место..."

И - не выдержал он:

- "Говорите, что спрашивают?.."

- "А вы думали - нет?"

- "И приходят в отсутствие?.."

- "Приходят, приходят: и пожимают плечами..."

Липпанченко бросил карты:

- "Ничего не выйдет: позаложены двойки..."

Видно было, что он волновался.

В это время из спальни Липпанченко что-то жалобно прозвенело, как будто бы там открывали окошко. Оба они повернули головы к спальне Липпанченко; осторожно оба молчали: кто бы мог это быть?

Верно Том, сенбернар.

- "Да поймите, странная женщина, что ваши вопросы" - тут Липпанченко, охая, встал, - для того ли, чтобы удостовериться о причине странного звука, для того ли, чтобы увильнуть от ответа.

- "Нарушают партийную..." - отхлебнул он глоток совершенно кислого чаю - "дисциплину..."

Потягиваясь, он прошел в открытую дверь, - в глубину, в темноту...

- "Да какая же, Коленька, со мной-то партийная дисциплина", возразила Зоя Захаровна, подперев ладонью лицо, и опустила вниз голову, продолжая стоять над пустым теперь креслом... - "Вы подумайте только..."

Но она замолчала, потому что кресло пустело; Липпанченко оттопатывал по направлению к спальне; и рассеянно перебегала по картам - она.

Шаги Липпанченко приближались.

- "Между нами тайн не было..." - Это она сказала себе.

Тотчас же она повернула голову к двери - к темноте, к глубине - и взволнованно заговорила она навстречу топотавшему шагу:

- "Вы же сами не предупредили меня, что и разговаривать-то нам с вами, в сущности, не о чем (Липпанченко появился в дверях), что у вас теперь тайны, а вот меня..."

- "Нет, так это: в спальне нет никого" - перебил он ее...

- "Меня досаждают: ну и - взгляды, намеки, расспросы... Были даже..."

Рот его скучающе разорвался в зевоте; и расстегивая свой жилет, недовольно пробормотал себе в нос:

- "Ну и к чему эти сцены?"

- "Были даже угрозы по вашему адресу..."

Пауза.

- "Ну и понятно, что спрашиваю... Чего раскричались-то? Что такое я сделала, Коленька?..

Разве я не люблю?.. Разве я не боюсь?"