Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

На следующее утро вся дверь была обклеена эпиграммами и ксениями[54] с возражениями, согласиями, новыми нападками, однако ж зачинщику шумихи хватило ума далее в этом не участвовать. Своей цели – запалить костер – он достиг и радостно потирал руки. Несколько дней кряду почти все юные семинаристы участвовали в битве ксениев, все бродили в задумчивости, сочиняя двустишия, и, пожалуй, один только Люциус, как всегда, беззаботно занимался своими уроками. В конце концов кто-то из учителей заметил, что́ происходит, и запретил продолжение волнующей игры.

Хитрец Дунстан тем временем не почивал на лаврах, готовил главный удар. Он выпустил первый номер газеты, гектографированный в крошечном формате на черновой бумаге; материал для него он собирал не одну неделю. Называлась газета «Дикобраз» и была задумана в первую очередь как юмористический листок. Забавный диалог меж автором Книги Иисуса Навина и неким маульброннским семинаристом стал гвоздем первого выпуска.

Успех был ошеломительный, и Дунстан, теперь уже с видом и повадками крайне занятого редактора и издателя, пользовался в монастыре примерно такой же неоднозначной славой, как некогда великолепный Аретино[55] в Венецианской республике.

К всеобщему удивлению, Герман Хайльнер с энтузиазмом участвовал в издании и вместе с Дунстаном производил строгую сатирическую цензуру, для чего ему с избытком хватало и остроумия, и дарования. Около четырех недель маленькая газетка держала в напряжении весь монастырь.

Гибенрат предоставил другу полную свободу действий, сам он не имел ни желания, ни таланта в этом участвовать. Что Хайльнер с недавних пор зачастил вечерами в «Спарту», он поначалу даже не замечал, так как его сейчас занимали другие вещи. Днем он бродил вялый и рассеянный, работал медленно и нехотя, а однажды на уроке Ливия с ним произошло нечто странное.

Профессор вызвал его переводить. Он не пошевелился.

– Что это значит? Почему вы не встаете? – сердито вскричал профессор.

Ханс не двигался. Сидел за партой, выпрямив спину, чуть опустив голову и прикрыв глаза. Оклик наполовину вывел его из грез, но голос учителя доносился как бы из дальнего далека. Почувствовал он и что сосед с силой толкнул его. Все это его не трогало. Он был окружен другими людьми, другие руки касались его, другие голоса обращались к нему, близкие, тихие, рокочущие голоса, не произносившие слов, а лишь журчавшие басовито и мягко, словно фонтан. А сколько глаз смотрело на него – незнакомых, полных предчувствия, больших, блестящих. Может статься, то были глаза римской толпы, о которой он только что читал у Ливия, может статься, глаза неведомых людей, которые ему приснились или он когда-то видел их на картинках.

– Гибенрат! – воскликнул профессор. – Вы что, спите?

Ученик медленно открыл глаза, удивленно устремил их на учителя и помотал головой.

– Вы спали! Или можете мне сказать, на каком предложении мы остановились? Ну?

Ханс ткнул пальцем в книгу, он хорошо знал, где они остановились.

– Быть может, изволите теперь и встать? – иронически осведомился профессор.

Ханс встал.

– Чем же вы заняты? Смотрите на меня!

Ханс посмотрел на профессора. Однако тому его взгляд не понравился, он удивленно покачал головой:

– Вам нехорошо, Гибенрат?

– Нет, господин профессор.

– Садитесь, а после урока зайдите ко мне.

Ханс сел, склонился над своим Ливием. Он вовсе не спал и понимал все, но одновременно внутренний его взор следил за множеством чужаков, которые медленно, не сводя с него своих блестящих глаз, отступали в беспредельную даль, пока полностью не пропали в тумане. В то же время голоса учителя и переводящего ученика и все мелкие шумы в классе приближались и наконец стали реальными и близкими, как всегда. Парты, кафедра, доска стояли на обычных местах, на стене висели большой деревянный циркуль и угольник, вокруг сидели товарищи, и многие из них с любопытством нагло косились в его сторону. И вот тут Ханс страшно испугался.

«После урока зайдите ко мне» – так было сказано. Боже милостивый, что же стряслось?

В конце урока профессор жестом подозвал его к себе и повел сквозь строй глазеющих товарищей.

– Скажите-ка мне, что такое с вами было. Спать вы, значит, не спали?

– Нет.

– Почему же не встали, когда я вас вызвал?

– Не знаю.

– Или вы меня не слышали? Вы туги на ухо?

– Нет, я вас слышал.

– И не встали? И глаза у вас потом были такие странные. О чем вы думали?

– Ни о чем. Я уже хотел встать.

– Почему же не встали? Вам все-таки было нехорошо?

– Пожалуй, нет. Я не знаю, что это было.

– У вас болела голова?

– Нет.

– Что ж, ладно. Ступайте.

Перед обедом его вызвали снова и проводили в дортуар. Там ждали эфор и окружной врач. Его осмотрели и расспросили, однако ничего определенного выявить не удалось. Доктор добродушно посмеялся, не принимая дело всерьез.

– Нервишки, господин эфор, – с улыбкой сказал он. – Мимолетный упадок сил – вроде легкого головокружения. Молодому человеку надлежит ежедневно бывать на воздухе. От головной боли могу прописать ему капли.