Песнь Сорокопута

Сегодня мы собирались у Скэриэла во второй раз. Дома были Джером – снова ускакал на второй этаж, как только мы переступили порог – и мистер Лоу, с которым до этого я ни разу не общался. Это был невысокий мужчина средних лет, с каштановыми вьющимися волосами и лёгкой щетиной. В отличие от Джерома, мистер Лоу встретил нас радушно, предложил напитки и даже угостил сэндвичами. Мы обосновались, как и прежде, в гостиной, чтобы не беспокоить домочадцев. Но мистер Лоу вскоре покинул нас, сославшись на то, что у него очень много дел.

Стоя в центре гостиной, я громко декламировал речь Дантона. Оливер уселся на диван и с лицом главного театрального критика тут и там вставлял знаменитое «не верю» Станиславского. Оливия и Леон изображали остальных участников якобинского клуба. После долгих раздумий была выбрана речь Дантона 1791 года про бегство Людовика XVI. Оливер предложил эту речь, потому что она была актуальной и для нас. После падения императора Бёрко жизнь в Октавии улучшилась. А ещё это была одна из коротких его речей. Этот факт радовал меня больше всего, так как запоминание больших текстов не входило в список моих талантов.

Оливер подготовил сценарий, и каждый из нас репетировал свою роль. Оливия поднялась и задала вопрос: «Что будет делать Национальное собрание, если вернётся король?» Леон поднялся следом и торопливо изрёк: «Король всегда остаётся королём. Он неприкосновенен!» Оливер с лицом истинного знатока французской истории одобрительно кивнул. Я расправил плечи и громко, уверенно проговорил: «Человек, носящий звание французского короля, поклялся охранять конституцию – и после этого бежал! И я с удивлением здесь слышу, что он до сих пор не лишён короны»[3].

– Нет, Готье, больше гнева! – крикнул Оливер, вставая. – «…И после этого бежал!» Разозлись. Ты должен быть в бешенстве от самой мысли, что кто-то ещё поддерживает короля.

– Хватит, Оливер. – Оливия опустилась на стул, потирая виски. Даже она не скрывала, что требовательное отношение брата нас всех выводило из себя.

– Из вас троих хорошо справляется со своей задачей только Леон. Не зря он на сцене выступает, – вынес вердикт Оливер.

Я был уже на взводе. Мы репетировали полчаса и дальше этих строчек не заходили, потому что наш новоиспечённый критик вечно был недоволен.

– Благодарите бога, что мы не ставим «Илиаду» Гомера, – устало проговорила Оливия. – Уверена, мы бы все тут даже предварительный кастинг не прошли.

Леон рассмеялся, разбавив напряжённый момент. Я сел рядом с Оливером и выдохнул, стараясь вернуть самообладание и не ляпнуть что-то резкое.

– Просто я хочу хорошо выступить с нашим проектом, – раздражённо проговорил Брум.

– Смею тебя заверить, что это общее желание. – Леон улыбнулся, разминаясь. – Я читал «Илиаду» в детстве, уже не помню всех деталей.

Он был одет в лёгкую бежевую сорочку и тёмные брюки. Повернувшись, Леон поднял руки, и лёгкая ткань приподнялась, открывая полоску бледной кожи.

– Только не это, – внезапно выдала Оливия, поворачиваясь к близнецу. Казалось, упомянуть «Илиаду» и «читать» в одном предложении при брате было всё равно что бросить вызов богам Олимпа.

– Это легко исправить. Давайте перечитаем Гомера и обсудим его? – дружелюбно предложил Оливер, меняясь на глазах. – Я готов говорить об Ахиллесе сутки напролёт.

– Кажется, я открыл ящик Пандоры, – добродушно выдал Леон, с улыбкой наблюдая за ликующим Оливером.

– Прости за сравнение, но ты один в один Скэр, когда дело доходит до Александра Македонского, – посмеиваясь, проговорил я.

– Это неудивительно. Ахиллес и Александр. Да мы со Скэриэлом почти братья. – Оливер поднялся, активно жестикулируя.

– Не вижу связи, – возразил Леон. – Насколько я помню, они жили в разное время.

– О, мой дорогой друг, позволь мне открыть завесу тайны, – театрально продолжил Оливер. – Мать Александра Македонского, Олимпиада, была из славного рода Ахиллеса…

– Пожалуй, я оставлю вас. Я слышала эти истории уже сотню раз. – Оливия поднялась и поправила юбку.

Она подмигнула мне, покидая комнату. Оливер закатил глаза. К нашему с Леоном удивлению, выходя, Оливия повернулась, показала брату язык и скрылась.

– Женщины, – хмыкнул Оливер. – При всей моей любви к сестре, я не сильно жалую противоположный пол.

Леон бросил на меня удивлённый взгляд так, чтобы Брум не заметил. Я решил не лезть с расспросами. Меньше всего мне хотелось сейчас обсуждать личную жизнь кого-то из нас.

– Так вот, Леон. – Оливер поставил стул напротив Кагера и по-хозяйски уселся. – Александр Македонский был родственником Ахиллеса. В шесть лет его воспитателем назначили Лисимаха. Так себе воспитатель, но он знал наизусть «Илиаду». Это было его главным достоинством. – Оливер понизил голос, побуждая нас слушать внимательнее. – Лисимах называл Александра молодым Ахиллом. Когда Александр вырос, его самой любимой книгой была «Илиада», а любимым героем – Ахиллес.

– А Гефестион стал его Патроклом, – дополнил я.

– О, так ты в курсе! – радостно воскликнул Оливер.

– Скэриэл постоянно об этом болтает.