Пещное действо

«Дождь все льет и льет, – молча говорил Капитан, хотя дождя не было, было сухо, и даже из глубины рва не поднимала над водой голову ядовитая змея испарений, – и капли его висят на кустах… – И капель не было, зачем он придумал капли? – Капли, капли, – упрямо повторял Капитан и облизывал сухую корочку губ, будто слизывал эти самые капли. И вдруг перестал, потому что увидел где-то за темнотой белое горячее солнце, и сразу родились другие слова, вот эти: – Как капли дождя высыхают, когда встает полдень, так злые и короткие дни мои исчезают уже, Анна Павловна.»

Рядом, на шаг впереди, говорил про себя Жданов:

«Ну, Анька! Ну, сволочь! Пучков прав, хоть и дурак, – решился: плюнул, ушел. А ты? Сколько раз себе говорил: не лезь на небо, не надо. А туда же – начал лестницу строить. Иаков, тоже мне. Вроде этих. Пердят, пердят, надеются – счастье им подавай. Жизни за него, видите ли, не жалко. А счасть-то счастье – баба! Красивая, не дура – но баба же! Да их где хочешь возьмешь. Сюда-то зачем было переться? Свистнешь – из любого куста задницами из-под юбки тебе подмигивают. Нет, я ей все скажу, что о ней думаю. И за этих придурков тоже скажу. Сами-то они не могут, не видят, идиоты слепые. Черт! Что-то я сам дураком делаюсь. Чувствую, как дурею. За этих решил вступиться. Дожили! Нет уж. Сами. И вообще все это бред – Цепеш, Кишкан, Валахия, шаровары… Нету этого ничего, посадили тебя дурака на иглу, гонят глюки, а ты и рад – попал в бесплатное приключение. Все, хватит. Больше не верю. Отныне начинаю считать, что все, что я вижу, не существует. Всерьез, во всяком случае, принимать это нельзя. С ума ж ведь сойдешь!»

Справа во рву плеснуло, и в сердце зашевелился страх. Жданов замер на месте, смещая центр тяжести влево.

«Земля осыпается. Сыграешь еще, не дай Бог. Если я сам все это придумал, то получилось крепко. Натурально, прямо Шарль де Костер. – Жданов прислушался ко рву. – С выводами пока повременим. Рано. Глюки глюками, а туда свалиться тоже не хочется.»

– Капитан, ты живой? – Жданов поводил рукой в темноте, потрогал. – А то идешь, даже не дышишь. Послушай, тебе все это ничего не напоминает? Темнота эта – ни света, ни звука?

– Море напоминает, океан, экватор. Когда стоишь, куришь на палубе, а ни ветра, и вода – тихая, будто ее и нету совсем.

– То корабль, там хоть борта есть – не свалишься. А я вот вспомнил, как в театре одно время работал, рабочим сцены. После спектакля за кулисы, бывало, зайдешь, когда нет никого, – там у нас щиты были с рубильниками, я последний всегда свет выключал. Ну так вот, свет в театре погасишь, стоишь – и страшно тебе вдруг делается. Непонятный какой-то страх. Ниоткуда. И враз отшибало всякое чувство времени, места, ориентацию. То есть, пока свет не выключил, знаешь – тут вот ступеньки, тут яма с пандусом, по нему декорации на сцену закатывали. А только за рубильник потянешь, только из руки его выпустил – как мгновенно все забываешь: где, что, кто ты такой, зачем? И, главное, – тихо, а словно кто-то в темноте есть; шаг сделаешь, замрешь и чувствуешь – кто-то другой шаг сделал. Ты задышал – и он. А еще эта яма. Холодом из нее тоже, между прочим, несло будь здоров. Не таким, правда, но несло. И кулисы – не дай Бог в темноте в кулису, не разобравшись, ткнешься. Она такая, как бы это тебе сказать, – ну скользкая что ли, липкая, будто она сама по тебе течет и не отпускает. Я неделю тогда проработал – ушел. Нет, думаю, хватит с меня – на кладбище сторожить и то спокойнее. «Эдипа» при мне, помню, ставили.

Жданов замедлил шаг – вроде в темноте что-то мелькнуло. Свет? Нет, померещилось.

– Вот и теперь со мной что-то похожее. Только пьесу другую играют. Капитан, а сам-то ты во все это веришь?

– Во что – во все?

– Во всю эту местную чертовщину? Тебе не кажется, что все это не на самом деле? Нигде же такого нет. Вот ты – ты полмира видел, везде был, а скажи, есть еще где такое? Ведь нет? Нет? Молчишь! Я так думаю: мы как дети, которым купили билет на елку. Смотрим, переживаем, верим во все. В то, что куклы – живые, звери и птицы – разговаривают, добро побеждает зло, дурак – он самый умный, а счастье – это когда тебе под конец выдают кулек с леденцами.

– Стоп! – Жданов остановился и поднял невидимую в темноте ладонь. – Стоим! Вижу свет!

– Я давно вижу.

– Раз видел, чего ж молчал?

Капитан помялся, поскреб щетину, потом сказал:

– Плохой он какой-то, мне не нравится. Как этот воздух от камня.

– Плохой – не плохой, нам выбирать не из чего. Какой есть. Всяко лучше, чем в жмурки играть. Пошли.

Идти пришлось с километр, не меньше, огибая ров по дуге. Световое пятно скорее напоминало блик, нарисованный на уснувшем облаке, или мертвую рыбу, отсвечивающую фосфорной чешуей. Холодное, безжизненное – плохое, как сказал Капитан. Оно не удалялось, не становилось ближе, а зацепившись на небольшой высоте, терпеливо поджидало гостей.

Но вот к этому свету добавился еще один – новый. Белая слюдяная сыпь на масляной полосе рва.

– Окно, я так и думал – там… – Жданов обернулся, хотел что-то добавить и замер с полураскрытым ртом.