Пещера чудовищ(изд.1943)

Моя рука дрожит, когда я пишу ее имя. Я не предполагал, что на свете может существовать такое обворожительное создание. Сначала мне казалось, что только я один оценил всю ее прелесть и поддался ее очарованию благодаря тому, что между нами оказалось какое-то духовное сродство… Я дожил до тридцати пяти лет, не веря в существование такой любви, какую воспевают поэты. Я проходил мимо женщин без улыбки, без нежного взгляда, и ни одна из них не привлекла меня к себе. Но стоило мне только раз увидеть ее, как я стал ее покорным и трепещущим рабом… Несколько позднее я испытал смешанное чувство гордости и ревности от сознания, что Фанни для всех была так же пленительна, как и для меня, и что ее сияющая юность подчинила своей власти всю вселенную.

Фанни! Фанни!

Но у меня было какое-то тяжелое предчувствие.

Приблизительно две недели спустя после возвращения Жана, мадам Лебри, имевшая полное основание беспокоиться относительно состояния здоровья своего сына, попросила меня прослушать его. Мы были в его комнате. Наступили сумерки. Я слышал, как над нами кто-то ходит во всех направлениях, передвигая и перетаскивая по полу тяжелые предметы…

– Ну, как вы его находите? – спросила меня мадам Лебри, когда я окончил осмотр больного.

– Ну, что же? Пока ничего угрожающего, – отвечал я, скрывая от нее истинное положение вещей. – Но мне кажется, есть показания к тому, чтобы отправить его в горы.

– Ни за что! – воскликнул Жан. – Уехать из Бельвю? Нет, нет! Теперь весна, и здешний воздух совсем уж не так плох. Если вы на этом настаиваете, мы можем осенью поселиться на время где-нибудь поблизости от Ниццы, например в Кан…

«Осенью, – подумал я. – Где-то вы будете осенью, бедный мой Жан!»

– До тех пор, – добавил он, – только, пожалуйста, не обижайтесь – мы не тронемся с места и постараемся скопить денег.

Какой психолог, какой провидец мог бы объяснить мне мою тогдашнюю рассеянность? Я был глубоко огорчен тяжелым состоянием Жана, в котором только что убедился, и тем не менее этот шум передвигаемой над нами мебели как-то странно отдавался в моем сердце и привлекал к себе большую часть моего внимания.

– Да, да, мы постараемся отложить немножко денег, – подхватила мадам Лебри. – Нам наконец удалось сдать верхний этаж… Хотя по теперешним временам тысяча восемьсот франков – не бог весть какие деньги!

– А, так вы сдали верхний этаж? – спросил я.

– Как же, как же! – радостно подтвердила старушка. – Мы всецело обязаны этим месье Пуисандье. Он раздобыл нам очень приятных жилиц: двух дам из Лиона…

– Не из Лиона, а из Арраса, – поправил ее Жан. – Они беженки и жили в Лионе во время войны. Все их имения разорены. Они непременно хотели пожить в провинции. Месье Пуисандье поместил объявление о нашем помещении в лионских газетах. Тысяча восемьсот франков с мебелью – это очень скромно. Сегодня утром обе дамы приехали посмотреть помещение и решили остаться. Но я слышу отсюда, что они принялись переставлять все по-своему… У каждого свои соображения и вкусы!

– Мадам Фонтан уехала обратно в Лион, – сказала мадам Лебри. – Она вернется только завтра и привезет вещи. Наверху сейчас хозяйничает мадемуазель Грив.

– Мадемуазель Грив? – переспросил я.

– Да, мадемуазель Грив – это племянница; мадам Фонтан – ее тетка, – пояснил Жан. – Всем управляет племянница, тетка – лишь исполнительница ее воли. Хотите посмотреть на нее, Бар? Ничего не может быть проще: она обедает сегодня с нами. Мама вас приглашает. Не правда ли, мама?

– С удовольствием, – проговорила мадам Лебри, но в тоне ее голоса звучало беспокойство: хватит ли ее скромного обеда на четверых?

Я отказался от приглашения под каким-то благовидным предлогом и поспешил откланяться. Верный тому обещанию, которое я дал самому себе, я сегодня, так же, как и во все предыдущие дни, ни с какой стороны не касался вопроса о сомнительной слепоте Жана Лебри.

Мадемуазель Грив, одетая в какие-то воздушные ткани, уже спускалась по лестнице с верхнего этажа. Мгновенно охваченный невыразимо приятным смущением, я остановился на площадке и прижался к стене, машинально отвесив, правда, очень неловкий поклон… Когда я вернулся к себе, мне показалось, что я, как заколдованный, перенесся по мановению волшебного жезла с площадки лестницы в доме мадам Лебри в свой собственный кабинет.

Фанни, знаете ли вы, что я не более как жалкий трус! Напрасно напрягаю я все усилия, чтобы вычеркнуть из памяти ваш пленительный образ. Вы заполонили мою душу, и я ощущаю сладостную тяжесть этих наложенных вами оков с того самого вечера, когда впервые мельком увидел вас. Всю ту ночь я метался как в лихорадке от охватившей меня радости и, не веря самому себе, громко повторял: «Я люблю, я люблю, я люблю!» О, эти упоительные и полные ужаса воспоминания! Фанни, белокурая Фанни! Вы приближались ко мне легкой и грациозной походкой, окруженная ореолом своих золотистых волос и окутанная дымкой воздушных тканей. Вы были словно Диана, спешащая к Эндимиону… Увы! Я все еще вас люблю!

На следующий день, когда я пошел за Жаном, чтобы вывести его на прогулку, я снова увидел ее.