Первый дылехохл

-- Так она с ним лично встречалась? Занималась научной работой?

-- Нет. Только по рассказам коллег.

Игорь снова вздохнул. Все равно что ничего не сказать. Гампольский в пределах досягаемости не появился, и что болит, понятнее тоже не стало.

В этот момент из-за забора автостоянки донесся вкрадчивый шелест токосъемника, затем скулеж металла, и на поворот, слепя фарами, резво выскочил оранжевый шкаф-снегочист. Игорь вдруг почувствовал, как в мочках его ушей, в молекулах кровяных шариков, ожесточенно заскрипели электроны, елозя по орбитам плохо смазанных ядер атомов... нет, успокойся, электронов услышать нельзя, это просто мороз, это громыхает трамвай... громыхает, гудит, спокойно, этот железный гроб на колесах гудит, сосредоточься, внимательнее, еще...

-- Зайчик, что опять с тобой?

Занудной тягучей струной трамвай взванивался в гулкий овраг улицы, перечеркивая желтой молнией частокол столбов, и тут Игорь понял, что поймал его -- да-да, точно поймал, ибо в его ушах раздавалось уже не железо, а тот знакомый паровозик возле моста, ловко превращающийся в тиски, сжимающий и приносящий очч-чень больно-о-о-оооо!!!!

-- Игорь, это... приступ? Игорь!

Он не отвечал. Приступов по ночам не бывает! Шкафы-снегочисты ездят только чтобы убрать снег, а снегопад только что закончился. И приступ, которого по ночам не бывает! В его глазах заплясали пылающие цепочки ассоциаций; бестолково разбросанные мыслишки и впечатления вдруг напряглись и начали сами собой выстраваться в ровные колонны. Все вот-вот должно было встать на свои места, в виде формулы истины, через три, две секунды... одна, ну же, ну!..

Из-за угла повторился жалобный металлический вопль: на улицу выскочил еще один трамвай-снегочист. И... и, черт побери, да ведь это самый натуральный инстинкт самосохранения! Игорь почувствовал, что плохо контролирует себя -- инстинкт, инстинкт звал его защитить, спасти от боли то, ЧТО ЛЕЖАЛО ТАМ, ПОД РЕЛЬСАМИ, убрать, снести с рельс, разорвать трамвай -- зубами, ногами, -- главное, чтобы он не смел проехать мимо столба номер 47!

-- Игорь, ты куда? -- Танька вцепилась Игорю в пальто.

"Да я только трамвай сейчас остановлю, поперек дорпоги поставлю, чтоб другим неповадно было,"-- разбилось в мозгу и бросилось в ноги, а те понесли его наперерез тармваю. Сугроб взорвался облаком холодных колючек, Игорь проскочил через него, увлекая за собой и Татьяну, но в этот момент мир снова лопнул, а по селезенке проехался привычный остро отточенный утюг.

До конца ночи оставалось еще пять часов. Пять часов, во время которых не бывает приступов и не ходят трамваи.

Тихий ветер раскачивал провода сверху вниз, туда-сюда, пытаясь стряхнуть с себя потерявшуюся звезду, но та, будто бы боясь сорваться, упрямо цеплялась за них хилыми зубками лучиков. Потом по проводам вдруг пробежала легкая звенящая истома, и перепуганная звезда выстрелила в темно-синий зенит. На рельсы упали два оборванных конца; Игорь спрыгнул с дерева, отвязал ножовку от шеста, отдал ее Кольке, и они в торжественном молчании прошествовали до столба номер 47.

...Игорь долго мотал головой туда-сюда, словно размахивая компасом над самым пупком Северного магнитного полюса, затем вынул из портфеля ломик и поддел заплеванный снегом бетонный квадрат -- одновременно подергивая плечами, будто пытаясь стряхнуть с груди трехкилограммовую гантелю.

Коля присел на корточки. На его лице ясно читался третий час ночи и что-то вроде тоски по недосмотренному сну.

-- Ты что, в театр сюда пришел? -- просипел Игорь. -Помогай, не стой.

-- Ты точно уверен, что она здесь?

-- Абсолютно.

-- В таком случае тут надо с самого края разбирать, асфальт долбить, -- Колька прервал долгий зевок. -- Так, из середины, выковыривать не получится.

-- Само собой не получится, если я один тут корячиться буду. Возьми монтировку да поддень оттуда.

Коля с нескрываемым скептицизмом осмотрел инструмент и пошкрябал им по плите.

-- Коля, времени мало.

Коля разжевал воображаемый лимон и просунул монтировку с другой стороны плиты. Раздался шепоток песчинок.

-- Держишь?

-- Держу. Подняли?

С глухим гулком плита отвалилась в сторону. Игорь встал на колени и склонился над выемкой. Коля принялся дозевывать прерванное.

-- Ну?

-- Что "ну"?

-- Орган, сердце твое второе, селезенка -- где?

Со дна выемки, похожей на залитый жирной тенью макет тюремного дворика, испуганно таращились приплюснутые камешки.

-- Отойди от света, -- прошептал Игорь, медленно опуская руку в выемку.

Поначалу ему показалось, что он как-будто бы, сидя в полной темноте, коснулся левой рукой правого уха, как у на военкоматовской медкомиссии, затем немного удивился местоположению этого уха на его теле и понял: оно. То самое. Нашлось. Этот мерзлый песок и камни, которые ощутили прикосновение его руки и добросовестно отчитывались об этом перед его мозгом, -- это и была его селезенка.

-- И чему ты так улыбаешься? -- нахмурился Колька.

Вот оно, блаженство идиота. Так бы и простоял здесь до конца жизни, рядом с любимой селезеночкой, согревая ее, отгоняя трамваи...

-- Я ее чувствую, Коля.