Первый день спасения

Женщина перед зеркалом тщательно, но спешно массировала увядшую шею, провисшие щеки, расшлепывала морщинки у глаз и губ. Слюнила пальцы, укладывала до времени поседевшие клочья волос. Примеривала лица: кокетливая улыбка, застенчиво опущенный взор, страстная запрокинутость, взволнованное забытье.

– Левее поверни, дуреха. К свету.

– Хорошо, тетенька.

Девочка утопала в коричневом мешке комбинезона. Штанины, прихваченные у щиколоток резинками, свешивались поверх и при каждом шаге мели заплеванный линолеум. Из широкого ворота торчали тоненькая шея, ключицы и, чуть не до половины, плечи; казалось, дунь или топни посильнее – и вытряхнешь ее всю через этот ворот.

– Теперь – брысь! Сиди тихо. Да не вороти рожу, а присматривайся покудова, как чего…

– Я присматриваюсь, – ответила девочка, с натугой поднимая зеркало. Вы не сердитесь, тетенька, я за ширмочкой сижу и все-все запоминаю.

– Бестолочь непутевая! Куда зеркало-то поволокла! В угол! На полку, где стояло!

– Ой… а я уж за ширму… – беззащитно улыбнулась девочка.

Тетенька достала из коробки под столиком маленький бумажный кулек, путаясь пальцами, развернула. Открылся заскорузлый, со следами зубов комочек жвачки; тетенька взяла его губами и начала сосредоточенно жевать, пусто глядя перед собою. Девочка, приблизившись, осторожно тронула кончиками пальцев песочные часы, и тетенька сразу очнулась: замахала руками, замычала:

– Положь!

Девочка шарахнулась.

– Оборву лапищи! – резинка едва не вылетела, тетенька языком пихнула ее за щеку. – Я тебе пощупаю! Вещь хрупкая, стеклянная, редкая… Поработай, тогда щупай!

– Тетенька, миленькая, – едва не плача, выговорила девочка, – да я когда скажете. Я же разве когда отказывалась? Это же вы сами: рано да рано…

– Конечно, – сварливо сказала тетенька. – Замнут тебя в полдня. Ведь в чем душа держится… кормлю, кормлю – за что кормлю? Меня уж соседки и то спрашивают: дура, спрашивают, ну за что ты ее кормишь? Ведь половину отдаю, честь по чести. Чего не растешь, глистуся? – почти нежно спросила она.

– Я не знаю…

– Видно, уж на роду мне, – пробормотала тетенька, лихорадочно двигая челюстями. – Мальца сбагрила, так тебя дьяволы на меня вынесли…

Мотая головой, она аккуратно выплюнула резинку в бумажку и, завернув, положила на прежнее место. Пальцем сделала девочке повелительный знак – та нагнулась, – широко открыв рот, дохнула ей прямо в лицо.

– Не воняет?

– Душисто… – ответила девочка.

– Брысь теперь!

Девочка юркнула за обшарпанную, покосившуюся ширму. Она не боялась тетеньку и не обижалась на нее. Она помнила, как недавно один из пришедших – пожилой, перхотливый стражник, – запутавшись в своих ремнях и застежках, буркнул: "Встала бы да помогла, колода! За что мы вас кормим?" И хотя именно он уплатил тетеньке этой самой, очень полезной для дела жевательной резинкой, девочка понимала, как горько бывает тетеньке порой и как ей необходим кто-то младший и подчиненный.

– Тетенька, – только и спросила она из-за ширмы, – а правда нас завтра уведут, где хорошо?

– Молчи, дура! – в панике закричала тетенька. – Молчи, чего не понимаешь! Кто глупости слушает да повторяет где ни попадя, тех всех стражники заберут! Вот уж будет тебе хорошо!

Девочка съежилась и застыла, приникнув к щелке, в то время как тетенька, пробормотав: "Все пойдут – так и мы пойдем…" и умостившись на трубно екающей кровати, нажала кнопку, – в холле, освещенном прерывистым светом жужжащей газосветной трубки, мигнула груша лампочки над дверью. Дверь начала открываться, а девочка вдруг почувствовала, что больше не в силах ни смотреть, ни слушать; к горлу у нее подкатило, руки дернулись к лицу, чтобы намертво захлопнуть глаза, а если удастся, и уши, – и замерли на полпути, потому что в комнату, одетый лишь в пыльную – рубашку? тунику? тряпку? – спокойно вошел мальчик.

С разинутым ртом тетенька приподнялась на локте. Потом, захлопав другой рукой по столику и не сводя с гостя остекленевшего взгляда, машинально нащупала и перевернула песочные часы – подставка громко цокнула в тишине, и, казалось, стало слышно, как течет песок.

Девочка забыла дышать.

– Ты… – выдавила тетенька, – ты… ко мне?

– К тебе.

Она прерывисто села, сбросила ноги на пол – протяжно закричали пружины. Одернула подол рубахи, непроизвольно попытавшись прикрыть тошнотворные колени.

– З-зачем?

Мальчик молчал, холодно глядя ей в лицо. Щеки ее вдруг стали пунцовыми.

– Господи, да что я!.. Миленький… иди, ну… не бойся…

– Ты меня не помнишь? – не трогаясь с места, спросил мальчик.

– Помню, – упавшим голосом сказала тетенька и нервно собрала у горла воротник. – Только я тогда знать не знала, что ты такой… – Совсем робко, тихонько спросила: – А… а правду говорят, будто от тебя… детки могут…

– Не знаю.

– От этих-то от всех грязь только одна… А?

– Ты хотела бы ребенка?

Напряжение вдруг спало. Тетенька поникла и кивнула почти равнодушно.

– Он был бы тебе благодарен?

– За что?

– За себя.

– Нас рожали – не спрашивали, – огрызнулась она. Потом мечтательно проговорила: – Я б его баюкала…

Мальчик демонстративно обвел комнату взглядом, спросил хлестко, как выстрелил:

– Здесь?