Первый человек в Риме. Том 2

Затем мы, старые консерваторы из Сената, узнали, что Луций Аппулей принял Эквития в своем доме и даже выступал с ним на ростре, подвигая Эквития на дальнейшие шаги. Не прошло и недели, как Эквитий сделался любимцем римских низов, начиная от голытьбы и кончая казначейскими трибунами – третьего, четвертого и пятого классов. Ты знаешь, каких людей я имею в виду. Они боготворят землю, по которой ходили некогда братья Гракхи, – маленькие честные трудяги, которые нечасто могут голосовать, но голосуют ради того, чтобы сохранить деление на вольноотпущенников и зачисленных в граждане. Люди этого сорта слишком горды, чтобы принимать подачки, но недостаточно богаты, чтобы самостоятельно выжить при повышении цен.

Отцы Сената /особенно в пурпурных тогах/ расстроились – отчасти из-за чрезмерной популярности пришельца, отчасти – из-за участия в этом деле Сатурнина, который остается для всех загадкой. Но что тут сделаешь?.. В конце концов верховный жрец Агенобарб /у него теперь новое прозвище – Пипинна/ предложил, чтобы сестра братьев Гракхов /вдова Сципиона Эмилиана/ пришла на Форум и с ростры сообщила бы всем правду, разоблачив тем самым самозванца.

Три дня назад сие свершилось. Луций Эквитий без тени смущения смотрел на эту одряхлевшую, высохшую старуху. Агенобарб Пипинна принял напыщенную позу и поддерживал Семпронию за плечи /ей это не понравилось, она периодически смахивала его руки, как смахивают перхоть/ и спрашивал громовым голосом:

– Дочь Тиберия Семпрония Гракха-старшего и Корнелии Африканской, узнаете вы этого человека?

Конечно, она пробормотала, что никогда его раньше не видела и что ее дражайший брат Тиберий никогда, никогда, никогда – даже напиваясь! – не нарушал священных границ супружества, поэтому все попытки обвинить его в этом – чепуха. Она начала обрабатывать Эквития своей тростью из слоновой кости, и все это превратилось в уморительную пантомиму – хотел бы я, чтобы Сулла был здесь, он оценил бы это зрелище!

Под конец Агенобарб Пипинна /как мне нравится это прозвище! А дал ему его никто иной как Метелл Нумидиец!/ свел ее с ростры. Все вокруг просто умирали со смеху. Скавр смеялся до слез, согнувшись в три погибели, пока Пипинна, Свинячий Пятачок и Поросенок обвинили его в недостойном поведении.

В следующую минуту Луций Эквитий уже занял свое место на ростре, а Сатурнин подошел к нему и спросил, знает ли он, что это была за страхолюдина. Эквитий ответил, что не знает. Либо он не слышал, что говорил Агенобарб, либо опять соврал. Сатурнин объяснил ему вкратце, что это – его тетя Семпрония, сестра Гракхов. Эквитий выглядел изумленным и ответил, что никогда не видел свою тетю, и добавил: он бы, мол, удивился, если бы Тиберий Гракх рассказывал сестре о любовнице и своем ребенке, которых поселил в одном из поместий Гракхов.

Толпа одобрила здравость этого рассуждения и только укрепилась в мнении, что Луций Эквитий – действительно сын Тиберия Гракха. Сенат же – не говоря об Агенобарбе – взорвался от негодования. За исключением Сатурнина, который помалкивал, Скавра, который смеялся, и меня."

Публий Рутилий Руф вздохнул и размял затекшую от долгого писания руку. Избрав краткость, упускаешь детали, расцвечивающие ткань рассказа. В этом отношении его стиль отличался от стиля Мария, как литературное произведение от военного приказа.

"Вот, дорогой Гай Марий, пожалуй и все. Если посижу еще минуту, то вспомню еще несколько историй, так что в конце концов засну, уткнувшись носом в чернильницу. Не думаю, что вновь избираться на пост консула под предлогом необходимости остаться во главе армии – правильный ход с точки зрения римлянина. Я не вижу реальной возможности добиться этого. Но осмелюсь сказать: "Дерзай!" Желаю хорошего здоровья. Помните, что вы уже не неоперившийся цыпленок, а старый боевой петух. Не нужно горячиться понапрасну и ломать себе кости. Я напишу еще, когда случится что-нибудь интересное."

Марий получил письмо в начале ноября, но отложил его, чтобы прочитать, когда вернется Сулла. Тот вернулся – с длинными, пышными усами и взлохмаченными, как у большинства варваров, волосами. Пока Сулла отмывался и брился, Марий прочитал ему письмо, довольный тем, что может разделить с Суллой такое лакомство.

Затем они уединились в кабинете Мария, чтобы никто не помешал их беседе.

– Сними этот проклятый торк! – воскликнул Марий, когда ставший похожим вновь на римлянина Сулла наклонился вперед, открывая на обозрение массивную золотую вещицу.

Сулла лишь покачал головой, улыбаясь и теребя пальцами великолепную драконью голову на конце ожерелья.

– Нет, Гай Марий. А что – нельзя?

– Римлянину это не идет, – проворчал тот.