Первый человек в Риме

Он уже распознал признаки нарождающегося девичьего обожания и знал, как можно убить его грубым словом или пугающим жестом. Но… не мог. Только не с ней. Она не заслуживала этого. Для нее он готов был порыться в своем заветном мешке, где хранил всякие трюки, ухватки и приемы, и вынуть из него самого лучшего Луция Корнелия Суллу, свободного от фальши, грязи, вульгарности.

— Что ж, спасибо тебе за твою веру в меня, маленькая Юлилла, — проговорил он нерешительно, не зная, что она хотела услышать.

— У меня есть еще время, — серьезно сказала она. — Мы можем поговорить?

Он подвинулся на камне.

— Хорошо. Сядь сюда, земля слишком сырая.

— Говорят, что ты позоришь свое имя. Но я не понимаю, как это возможно. У тебя просто не было возможности доказать обратное.

— Думаю, именно твой отец — автор этих слов.

— Каких слов?

— Что я позорю свое имя.

Она возмутилась:

— О нет! Это не папа! Он — самый умный человек на свете.

— А мой был самым глупым. Мы с тобой находимся на противоположных концах римского общества, малышка Юлилла.

Разговаривая, она выдергивала длинную траву вокруг камня, обрывала корневища и тонкими проворными пальчиками плела венок.

— Вот, — сказала она наконец, протягивая венок ему.

У него перехватило дыхание. Будущее сжалось, приоткрылось, чтобы показать ему нечто, и вновь померкло. Боль вернулась.

— Венок из трав! — воскликнул он удивленно. — Нет! Это не для меня!

— Конечно, для тебя, — возразила она и, поскольку он не протянул руку за венком, наклонилась и возложила венок на голову Суллы. — Это должны быть цветы, но в это время года цветов нет.

Она не понимала! Ладно, он ничего не скажет ей. И все-таки сказал:

— Венок из цветов вручают только любимому.

— Ты и есть мой любимый, — тихо отозвалась она.

— Это ненадолго, девочка. Это пройдет.

— Никогда!

Он встал с камня, засмеялся, глядя на нее:

— Перестань! Ведь тебе не больше пятнадцати!

— Шестнадцать! — быстро уточнила она.

— Пятнадцать, шестнадцать, какая разница? Ты же еще ребенок.

Она покраснела от негодования, черты лица ее заострились.

— Я не ребенок! — закричала она.

— Конечно, ребенок. — Он снова засмеялся. — Посмотри на себя, вся спеленутая, маленькая пухлая глупышка.

Ну вот! Так-то лучше! Это должно поставить ее на место.

Да. Это поставило ее на место. И если бы только… Теперь это был цветок, убитый морозом, — сморщенный, мертвый. Свет померк в ней.

— Я некрасивая? — спросила она. — А я всегда думала, что красивая.

— Взросление — жестокая вещь, — резко произнес Сулла. — Думаю, почти во всех семьях родители говорят своим дочкам, что они красивые. Но мир судит по другим меркам. Когда ты станешь взрослой, у тебя будет муж.

— Я хочу только тебя, — прошептала она.

— Ну вот еще! Выбрось это из головы, откормленный глупенький щенок. Беги прочь, пока я не прищемил тебе хвостик. Давай! Кыш!

Она помчалась так быстро, что служанка не могла догнать ее, напрасно умоляя остановиться. Сулла стоял, глядя им вслед, пока они не исчезли за склоном холма.

Венок все еще оставался у него на голове. Рыжевато-коричневая трава оттеняла огненно-рыжие кудри. Сулла снял венок, но не бросил, а долго глядел на него, держа в руках. Потом спрятал в складках туники и пошел прочь.

Бедняжка. Он все-таки обидел ее. Но ее надо было отговорить. В его и без того сложной жизни не хватало только вздыхающей по нему соседской девчонки, да еще дочки сенатора.

С каждым шагом сухие стебли венка кололи его, напоминая о себе. Corona Graminea. Венец из трав. Награда спасителю. Возложенная на его голову здесь, на Палатине, где сотни лет назад стоял первый город Ромула, — несколько хижин под соломенными крышами, наподобие той, которая сохранилась возле лестницы Кака. Венец из трав, подаренный ему олицетворением Венеры — Юлией. Предзнаменование.

— Если это осуществится, я построю тебе храм, Венера-победительница! — громко крикнул Сулла.

Ибо наконец он увидел свой путь. Опасный. Отчаянный. Но терять ему нечего, а получить он может много. И это — невзирая на все препоны — на самом деле возможно.

Зимние сумерки уже опустились на город, когда Сулла вернулся в дом Клитумны и спросил, где женщины. Они были в столовой. О чем-то, как всегда, шептались в ожидании его. Еще не ужинали. Без сомнения, предметом разговора был он. При его появлении они быстро отодвинулись друг от друга с невинным выражением лица.

— Мне нужны деньги, — смело заговорил он.

— Но, Луций Корнелий… — начала было Клитумна, насторожившись.

— Заткнись, старая шлюха! Мне нужны деньги!

— Луций Корнелий!

— Я уезжаю отдохнуть, — заявил он, не двинувшись с места. — Тебе решать. Если ты хочешь, чтобы я вернулся, если ты хочешь, чтобы все продолжалось, как прежде, — дай мне тысячу денариев. Иначе я покидаю Рим навсегда.

— Каждая из нас даст тебе по половине этой суммы, — неожиданно вмешалась Никополис, пристально глядя на Суллу своими тревожными черными глазами.

— Сейчас же! — добавил он.

— Но в доме нет таких денег, — возразила Никополис.

— Лучше, если они каким-нибудь образом найдутся, потому что ждать я не намерен.