Первый арест. Возвращение в Бухарест

А вот тебя-то она как раз и не любит, подумала вдруг та, другая половина моего существа, которая вечно спорила с первой. Она не любит тебя так, как любила того, о ком она не хочет говорить. Судя по всему, он не был товарищем. И все-таки она его любила, — может быть, и сейчас любит. А вот тебя она не любит… Что-то здесь  н е я с н о  и  н е р а з у м н о. Все в мире неясно. Все в жизни запутано, исковеркано, извращено. Вот поэтому и нужна революция. Надо внести в мир ясность. Вот это и сделает революция. Но очень многое можно распутать еще до революции. Наши личные отношения, например. Мы обязаны разумно подходить к собственной жизни уже сейчас. Мы не должны следовать инстинктам, подчиняться предрассудкам и всяким глупостям только потому, что они освящены традицией. К черту традиции! Отношения между нами должны быть радостными и свободными. Но Анка… Почему же у тебя ничего не получается с Анкой? Ты видишь, какое у нее грустное лицо? Чувствуешь, как она окостенела в твоих объятиях?

Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я попробовал разобраться во всем разумно. Ну что ж, Анка… Надо все время помнить, что она свободна. Она имеет право любить или не любить меня. Она меня не любит, и с моей стороны омерзительно то, что я навязываю ей свои поцелуи и расспрашиваю ее… Я не должен вмешиваться. Вот если бы она меня любила… Что тогда? Разве она перестанет быть свободной? Если подходить к вопросу разумно, ты никогда не должен ее ревновать. А ты ревнуешь и мучаешься из-за человека, которого даже в глаза не видел. Мучаешься, несмотря на то что она тебя не любит. Где же твой разумный подход?

Я продолжал спорить с самим собой и, обнимая Анку, чувствовал, что обнимаю все то, чего у меня никогда не будет, все то, чему никогда не сбыться. И минуты тянулись томительно медленно.

Так прошла еще одна грустная ночь с Анкой, и она была последней, но я этого не знал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Через два дня газеты сообщили о прибытии в Бухарест советского посла. Неллу снова ворвался ко мне рано утром в бодром, праздничном настроении. Теперь все пойдет по-другому. О, теперь им будет не так-то легко продолжать антисоветскую политику. «Так думают Лия и Розика?» — спросил я. «О, не будем говорить о девочках, — сказал Неллу. — В сущности, они хорошие девочки. О, девочки замечательные. И очень преданные движению. На Розику всегда можно положиться: она выполнит свой долг. Да, конечно, у нее еще нет настоящей революционной закалки, в сущности она мещаночка, но в ней нет оппортунизма. Она верит. О, она верит всей душой. Она подает прекрасный пример веры».

После ухода Неллу пришел Дим. Он тоже все время, говорил о приезде советского посла, но знал и другие новости: прошлой ночью полиция запечатала помещение «Друзей СССР» на Бэрэцией; у делегатов, которые собирались ехать в Москву, отобраны паспорта. Una caldă și alta rece![85] Когда было объявлено о признании СССР, полиция затеяла дело о нашей массовке; когда приехал первый советский посол, они закрыли общество «Друзья СССР». Значит, они боятся. Если они не боятся, то почему же они это делают? Они здорово боятся. Однако дипломатический ритуал будет полностью соблюден. «Универсул» пишет, что в субботу советский посол представит свои верительные грамоты королю по всем правилам этикета: посол приедет во дворец в королевской коляске в сопровождении почетного эскорта, а военный оркестр исполнит «Интернационал». Вот будет зрелище. Кое у кого полезут глаза на лоб. Если там соберется много товарищей, можно будет устроить демонстрацию. «Это твоя идея?» — спросил я. «Моя, — сказал Дим. — А что?» — «Ты понимаешь, какие это может иметь политические последствия?» Дим стукнул кулаком по столу: «Надоели вы мне со своей политической мудростью. Не буду же я стоять на Дворцовой площади, заложив руки в карманы?» Потом он немножко подумал и сказал, что я, пожалуй, прав: если мы будем шуметь на площади, может получиться провокация. «Ладно, — сказал Дим, — если ничего нельзя сделать в субботу, я предложу организовать что-нибудь на другой день, в воскресенье».

Наш разговор происходил в среду, а в пятницу неожиданно пришла Анка, хотя я ее не ждал. Она пришла на несколько минут предупредить меня, чтобы я не показывался в субботу на Дворцовой площади, потому что там будет полно сигурантов. Я сказал: хорошо, я туда не пойду. Когда она ушла, мне вдруг стало холодно, жутко и одиноко, и я решил непременно пойти. Там будет слишком много народу, вряд ли они обнаружат именно меня. Не прощу себе, если не пойду. Я ведь никогда не видел советских людей, а тут полномочный посол, почетный эскорт и все такое. Потом «Интернационал» на Дворцовой площади. Ну как я могу не пойти?