Первый арест. Возвращение в Бухарест

Все наши развлечения — кино «Декаданс», где горбатая старуха таперша всегда играла один и тот же вальс «Голубой Дунай», потом библиотека, где другая горбатая старуха выдавала романы Чарской и рассказы Питигрилли, — удивительно, как много у нас было горбатых старух с коричневыми лицами и синими узловатыми пальцами. Зимой к нам приезжала иногда еврейская бродячая труппа, и все мы ходили на представления — и евреи и не евреи; и смотрели пьесы «Ночь на старом рынке», «Тевье Молочник», «Разбитое сердце». Когда играли «Ночь на старом рынке», сцена выглядела почти так же, как наш бендерский базар, только актеры были в саванах, они играли мертвецов — целая свадьба, с женихом, невестой, шаферами, жутко белые, мертвые — их убили во время погрома; и мертвый мясник с мучнистым лицом и окровавленным топором в руках, который кричал замогильным голосом: «Цунг… лейбер… лейбер… цунг…»[34]

После таких представлений, из ночи в ночь, мне снился тот же сон: мясник протягивает мне свой топор и кричит: «Цунг… лейбер… лейбер… цунг…» Что вам еще рассказать о Бендерах?

— Расскажи о движении, о товарищах, — сказал Раду.

— Товарищей я тогда не знала. В том-то и все дело: я знала всех — в маленьком городке все знают всех, — и все-таки потом выяснилось, что я их плохо знала — только в лицо, как городских сумасшедших, например.

— У вас были сумасшедшие? — спросил Раду.

— В каждом бессарабском городе есть свои мудрецы и свои сумасшедшие. В Бендерах было два сумасшедших. Был Гешка — первый шахматист города, он же и первый сумасшедший — у него текли слюни изо рта, однако не было сильнее шахматиста не только в Бендерах, но и в Кишиневе. Был еще Шлойм — балагула, который давно пропил и лошадей и фаэтон, а все-таки продолжал выходить к поезду с кнутом в руках и предлагал приезжим, что отвезет их в Кицканы, Атаки — хоть на край света! Многие вступали с ним в переговоры, торговались, били по рукам — ну как они могли знать, что у него ничего нет, кроме кнута?.. Вот такие у нас были городские сумасшедшие — и жизнь в Бендерах была не лучше и не хуже, чем в других бессарабских городах. А на восточной окраине, там, где Старые Липканы и холм с древней генуэзской крепостью на вершине, была долина, и в ней текла река, веселая, блестящая, с низкими берегами сплошь в фруктовых садах. Это был Днестр, за ним начинался Советский Союз. Вот это и отличало Бендеры от других бессарабских городов…

— Значит, Советский Союз был совсем рядом? — спросил я.

— Да, рядом — и бесконечно далеко. Я мало что знала тогда о Советском Союзе, знала то, что знали все. Днестр — это край земли. На той стороне начинается что-то новое, другая страна, другая жизнь, все другое — и непонятное, и сложное, и манящее. «Там большевизм», — писали газеты и сообщали всякие ужасы, вроде того, что в СССР принят закон, позволяющий съедать по жребию каждого четвертого человека. «Там безбожники-комиссары запретили торговлю и конфисковали субботние подсвечники», — говорили скупщики пшеницы, игравшие целый день в табле[35] у своих контор. «Там трудовая республика через борьбу классов закладывает фундамент мировой коммуны», — говорил отец моего школьного товарища Димы — старик Гринев, участник революции и процесса ста восьми, человек с львиным лицом и потухшими глазами. Он отсидел десять лет в тюрьме, вышел оттуда с парализованной ногой, но остался весельчаком и балагуром, любил употреблять ученые, непонятные слова. А его сынишка Дима был чахоточный мальчик с впалыми щеками и лихорадочным блеском в глазах, который не могли скрыть даже очки; как и отец, Дима был всегда весел.

У Гриневых всегда говорили об СССР. СССР был важнее всего на свете. СССР — гигантский завод, вырабатывающий справедливость. Это новая жизнь, которая была только там и больше нигде на свете. Раскаленная добела, мятежная жизнь. Каждый может отдать все, что у него есть, и себя самого бросить в горнило революции. Жизнь, где товарищи, верные друг другу в дружбе и смерти, борются за генеральную линию партии и научно подготовляют счастье грядущих поколений. СССР — это диктатура пролетариата, первая рабочая республика — фундамент нового мира.

«Чушь! — говорили папы и мамы других моих товарищей. — СССР — это конфискация имущества и хлебный паек только для биндюжников. Это девушки, которые рожают детей без отцов. Это дети, которые уходят из дому и разбивают сердца своим бедным родителям. Мы знаем, что такое СССР. В СССР сапожники стали большими людьми, а директора банков и экспортеры пшеницы чистят снег на Дерибасовской улице в бывшем вольном городе Одессе».