Первая жизнь, вторая жизнь

Варвара обожала Леночку. И ей, безусловно, нравилось подолгу гостить в богатой усадьбе, принимать подарки от князя, разделять интересы его дочери, сидеть за одним столом с хозяевами (не всегда звали, но и такое бывало). Она вела себя скромно, поэтому приживалкой ее называли лишь за глаза.

Варвара была всем довольна, но не счастлива. Хотелось чего-то добиться самой. Хотя бы малости. И она стала учить деревенских детишек грамоте. Благо книги, тетради, карандаши имелись. Их ей давали Филаретовы. А Иван Федорович велел в заброшенной сторожке поставить лавки и столы, свечей принести и разрешил Варечке устроить там школу.

Лена же все грезила о далеких краях. А также о принцах, коих, по ее мнению, могла рассмотреть и в пастухах. Но ее по-прежнему держали на привязи.

Когда папа сообщил, что через два месяца состоится ее дебютный бал, Леночка чуть не умерла от счастья. С упоением к нему готовилась: придирчиво подбирая наряд, украшения, репетировала танцы, вспоминала правила этикета.

Варвара во всем ей помогала. Даже изображала кавалера, а для убедительности рисовала себе залихватские усы.

Филаретовы были богаты. Доход им приносили вклады в нескольких банках. Только они. До Ивана Федоровича князья много чем занимались — и прииски держали, и мануфактуру, и даже газету печатали, но Ленин папа все продал, средства удачно разместил (яйца разложил по разным корзинам) и жил себе не тужил. Не имея страсти к гульбе, азартным играм, женщинам легкого поведения, он мог тратить деньги на дочь, не считая их. Поэтому ей доставляли все самое лучшее. И нарядили к балу как принцессу…

Вот только состоялся он в усадьбе Маркиных. Лена думала, ее в Москву повезут. На худой конец в Калугу. Но нет. В деревню Сыроватиху. И кавалеров представили таких, что Варвара с нарисованными усами лучше была. И, естественно, среди них оба внучка. Тогда как их сестрицы не было. Эту кривляку давно в Москву увезли, и она там на балах женишка себе подыскивала. А Лене, судя по всему, уготовили кого-то из братьев Маркиных. Скорее всего, старшего. С ним ей пришлось чаще, чем с остальными, танцевать. И не откажешь — дурной тон.

Вернувшись с бала, Лена убежала в свою комнату, плюхнулась на кровать в своем шикарном платье и диадеме и зарыдала. Неужели ей уготована участь деревенской затворницы? Пока жив отец, он ее никуда от себя не отпустит. И жениха приведет, как Варвара и прогнозировала. Но Лена желала себе иной судьбы! И боялась, что станет как Татьяна из поэмы Пушкина «Онегин»: годами мечтая о принце, влюбится безответно в столичного повесу, а в итоге выйдет за старика с положением.

Поскольку папеньку она любила, то смерти его не желала. Значит, нужно действовать сейчас…

Бежать! У Лены имелись драгоценности. Не только диадема сегодняшняя, другие. И денежки кое-какие.

Сорвав с себя бальное платье, она переоделась в удобную одежду. Обулась. Взяла саквояж, сложила в него все ценное.

В дверь постучали. Лена нырнула под одеяло прямо в одежде.

Отец, догадалась она. И не ошиблась.

— Доченька, я хотел пожелать тебе спокойной ночи, — проговорил Иван Федорович, переступив порог.

— Я уже дремлю, — пробормотала Лена.

— Устала?

— Очень.

— Но тебе понравилось?

«Сон» как рукой сняло.

— Нет, папа! — Лена резко села бы, но вовремя вспомнила, что лежит в одежде. — Это был ужасный бал.

— Почему?

— Там были все те люди, которых я знаю или о них наслышана. А я хочу знакомиться с новыми!

— Где же я тебе их возьму?

— Отвези меня в Москву. У нас же есть титул и деньги. Нас примут в самом высоком обществе.

— Филаретовы всегда жили скромно и немного обособленно. Такова традиция. Не будем ее нарушать.

— Но почему?

— Бесконечные балы, оперетты, рестораны, круизы портят людей. Они отупляют, развращают. Богатых наследников, что пускали состояние по ветру, не счесть. И начиналось все невинно, а заканчивалось игровыми домами, кабаками и чем похуже… Тебе пока рано об этом знать!

— Борделями? Не волнуйся, я знаю, что это. Читала Мопассана. Но я не собираюсь в кабаки и казино. А чем плохи балы и опера? Как меня это развратит, я не понимаю?

— Если бы Филаретовы вели светский образ жизни и обнищали, тебя бы, моя дорогая, пришлось продавать какому-нибудь толстопузому нуворишу. Они падки на титулы.

Их диалог зашел в тупик — отец и дочь говорили будто на разных языках.

И Лена решила закончить его, широко зевнув. Специально рот не прикрыла. Раззявила пасть, как кашалот.

Иван Федорович, естественно, сделал ей замечание, но после пожелал дочке сладких снов, поцеловал по традиции в лоб и вышел.

Лена тут же вскочила и стала доставать из-под кровати саквояж — успела затолкать его туда. Вспомнила, что не положила в него смену исподнего, плотные чулки, шаль, связанную покойной няней, она и памятная, и теплая; о дневнике, который вела с недавних пор; о книге, что не дочитала, креме от веснушек, подаренном гувернанткой…

В итоге напихала саквояж так, что он пузырем раздулся. Пришлось шмотье вынимать и складывать отдельно. А раз такое дело… можно еще кое-что прихватить.

Собралась Лена только через полчаса. Но это и хорошо, все уснули.