Первая жертва

Кингсли нравилась сестра Муррей, и он почему-то испытывал желание защищать ее, хотя она, разумеется, стала бы презирать его за это. В ее комнате были маленькая кровать и туалетный столик с зеркалом и расческой. Еще здесь была небольшая тумбочка, но платяного шкафа не было; одежда Муррей висела на вешалке для шляп. На такой же вешалке висели и маскарадные костюмы Джорджа, за которыми всего несколько дней назад прятался Кингсли, хотя ему казалось, что с того момента прошел уже целый год. Над маленькой раковиной была натянута бельевая веревка, на которой висели три или четыре тряпки в ржавых пятнах. Кингсли заметил, что глаза Муррей метнулись к ним, и на секунду ее лицо сморщилось от неимоверного смущения; однако он не удивился, когда за смущением последовал полный достоинства ответ.

— Иногда быть женщиной — такая тоска, — сказала она, сердито сдернув тряпки с веревки и запихивая их в ящик тумбочки. — Менструация — определенно несамый лучший замысел Вседержителя. Единственное, что заставляет меня сомневаться в Дарвине — я считаю, что такой ужасный процесс должен был бы отпасть естественным путем много веков назад. Полагаю, это просто очередная маленькая хитрость природы, которая не дает забыть женщинам о своем месте. Итак, капитан, чай! — Она зажгла горелку, от той же спички прикурила сигарету «Кэпстан фул стренгс» и жадно затянулась. — Боюсь, это последняя, — добавила она.

— У меня их полно. Возьмите пачку.

Он протянул ей пачку «Блэк кэт», а себе взял сигарету из портсигара.

— У вас есть имя? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— Меня зовут Кристофер.

— Рада за вас, капитан. Но я не хочу, чтобы полицейские называли меня по имени. Я же сказала: я их не люблю. Вы вроде бы ничего, но все равно вы полицейский, и для меня этого достаточно.

— Кажется, сестра Муррей, у вас с нами личные счеты. У вас есть причинанастолько ненавидеть полицейских?

Некоторое время она смотрела на него через клубы дыма, поднимающегося к глазам, которые вдруг засияли ярче.

— Вы все подмечаете, верно? — наконец ответила она.

— Обычно да.

— А бывшую заключенную узнаете?

— Вы были под арестом?

— О, много раз, капитан. Много, много раз.

— Должно быть, вы рано встали на путь преступлений.

— Да. Мне было восемнадцать. Совсем еще ребенок, но вас, полицейских, это не смутило, и вы надо мной поизмывались.

Кингсли тут же понял, о чем она говорит. Он понял, что свалял дурака, и почувствовал себя виноватым.

— Закон «кошки-мышки»?

— Да, «кошки-мышки».

Печально известный закон о «Временном освобождении из-под ареста по состоянию здоровья» 1913 года, всем известный как закон «кошки-мышки», на основании которого объявивших голодовку суфражисток отпускали, а после выздоровления снова брали под арест. Миссис Эммелину Пэнкхерст так арестовывали двенадцать раз подряд.

— Конечно, — сказал Кингсли, — как я сразу не догадался! Вы были суфражисткой.

— Я и сейчассуфражистка, капитан. Но мы — британские женщины, и мы понимаем, что сейчас должны работать наряду с мужчинами на благо всей страны, однако мы по-прежнему женщины,и очень скоро женщины получат правоголосовать. Когда это случится, мы примем законы, которые накажут тиранов, избивавших и насиловавших нас за то, что у нас хватило наглости заявить, что половина населения Британии имеет право слова в вопросах управления страной.

— Сколько раз вас арестовывали?

— Меня арестовывали и отпускали семь раз. Меня связывали и засовывали в желудок резиновый шланг через нос и горло. У меня до сих пор горло болит.

И словно в доказательство этого она сильно затянулась сигаретой, пока зажженный конец не подобрался угрожающе близко к ее пальцам, и закашлялась взахлеб, мучительным сухим кашлем. У нее съехали набок очки, и она содрогалась всем своим маленьким телом так, что под ней тряслась кровать.

Кингсли смущенно отвернулся. Он хорошо помнил ужасную политику игры в «кошки-мышки»: он ведь был полицейским, и его совесть прошла в тот период жестокую проверку. Он состоял на службе у правительства, которое отказывало в правах всем матерям и сестрам страны. Более того, будучи полицейским, он был вынужден пресекать террористические акции, которые устраивали движимые гневом и отчаянием суфражистки. Кингсли никогда лично не кормил насильно объявивших голодовку, но он носил такой же жетон, как и те, кто это делал.