Первая жена

Да, я считала ее воздушным созданием с золотыми волосами в одеяниях из мятого муслина, я считала ее Мелизандой, я наделяла ее бесчисленными добродетелями и чувствительностью, чистотой и тонкостью чувств! А с кем, оказалось, я имею дело? С вульгарной шлюхой! Такое предположение принесло мне облегчение. Ровнехонько на два дня.

На третий я рассудила, что черная кожа плохо вяжется с жемчужным ожерельем, и надо было выбирать между фиолетовыми ногтями и шелковыми платками от Эрмеса. Может быть, мои добровольные информаторы видели разных женщин? По мере того как уточнялись некоторые детали («очень плохо выкрашены волосы, корни черные», «ноги у нее красивые»), я начинала терять ощущение целостности. Я наспех писала себе новый образ: вместо локонов гладкие волосы, черные глаза вместо голубых, но я по-прежнему ее не видела.

Но я не сдавалась, выспрашивая, где только могла, как она выглядит, что о ней думают. Не для того чтобы попытаться победить (я опоздала на несколько лет!), но для того чтобы в последний раз приобщиться к тому, что нравится моему мужу, приобщиться к его воле и сделать его желание моим, пусть даже для этого мне придется страдать. Я хотела разделить с ним еще что-нибудь напоследок, пусть даже это «что-нибудь» обречет меня на гибель. Я хотела слиться с его душой именно в том самом месте, где она от меня ускользала.

— Оставь! — говорили мне. — Ваша история банальна до слез. Знаешь, в нашем кругу эти разводы в пятьдесят лет… Да ты сама об этом писала в одной из своих книжек: «Мужчины меняют женщин, как курьеры лошадей, чтобы закончить перегон на той, что посвежее». Почему ты не можешь узнать в жизни то, что сама описала в романах?

— Да я же близорука! Я пишу вслепую! Я мечтаю, высчитываю, вышиваю, я часто просто двигаюсь наугад. Заклинаю судьбу, понимаешь? Ну, а когда, наконец, катастрофа совершается прямо у меня под носом, я просто не могу в это поверить…

— Это страусиная политика! На свою соперницу можно было и посмотреть — не Венера ведь. Да, хорошо сложена (ага, все-таки, все-таки…), но лицом не очень удалась. С зубами особенно беда: между передними машина может проехать…

— Говорят, это к счастью…

— Во всяком случае, красивым это не назовешь!

Зачем я упираюсь? Ее уродство, будь оно мне доказано, принесло бы мне больше боли, чем все те достоинства, которыми я ее наделила: если она некрасива, если она глупа, корыстна и вульгарна — значит, он ее любит так, как никогда не любил!

Я долго хотела видеть в ней только чаровницу или фею. Разве борются с призраками, с эльфами, с ундинами? Вот я и не боролась… Теперь я догадываюсь, что чары, к которым она прибегала, совершенно обыкновенные, я даже не исключаю, что она и есть совершенно обыкновенная женщина, которая во всем похожа на меня — ни лучше, ни хуже. Единственная разница между нами в том, что мой муж ее любит, а меня нет, это он создал это различие: «Колечко для Шин, колечко для Дин, кольцо для Мартин, кольцо для Клодин, брильянт для Дю Мэн…»

Вчера я видела про них сон, я впервые видела их во сне, и видела я их вместе. Она шла по улице и совсем не была похожа на ту, что я себе вообразила. Волосы у нее были короткие, темные, вьющиеся — как у меня… И к тому же с седыми прядями! В общем, не «молоденькая», это уж точно. Кроме того, нельзя сказать, чтобы она была плохо одета, но она была в брюках, а он ненавидит брюки! Тем не менее он бежал к ней с другого конца улицы, и они обнялись на моих глазах. А я не могла двинуться с места: смотрела и смотрела, как они обнимаются, а из оконной витрины на меня глядело мое неузнаваемое собственное изображение — у меня были длинные светлые волосы, безвозвратно светлые: аккуратненькая платиновая шевелюрка куклы Барби. И пока они исчезали у меня из виду, я безрезультатно пыталась содрать с себя эту смехотворную «причесочку». Но это были настоящие волосы… Я поменялась с ней. Но зря.

Я ослепла, но то, чего не видят мои глаза, видит порой мое сердце. Я, например, прекрасно вижу, что муж был единственным мужчиной в моей жизни, единственным, о ком стоило говорить, но я никогда це была его единственной женщиной, никогда; я делилась с самого первого дня… Когда я смотрю в лицо правде, мне также становится понятно, что высшей карой для меня всегда было не когда меня выбирали, а потом отбрасывали, но когда меня начинали сравнивать — тут я испытываю непереносимые мучения.