Первая жена

Ну насчет «взять себя в руки» она, скорее всего, погорячилась, потому что кончик носа конечно же покраснел и пятна на лице выступили. Никуда от них не денешься.

– Мам, да не переживай ты так! Я думала, ты знаешь.

Надежда не была настроена на обсуждение подобных тем с дочерью. Она молча налила ей суп, поставила на стол миску салата, щедро заправленного сметаной, и отправилась звонить Глебу.

*

– Вот паршивка! – Глеб не стеснялся в выражениях. – Ну-ка дай ей трубку! Что она себе позволяет?!

– Подожди, Глеб! Ты мне сначала объясни, а с ней потом разберешься…

– А что тут объяснять? Тут и объяснять нечего! – начал заводиться Глеб. – Я даже не знаю, о ком она. Мало ли сотрудниц на работе, с кем она могла меня видеть.

– Ну она же не сказала «сотрудница» или «подчиненная». Она сказала вполне определенно: любовница. – Надежда даже застонала, произнося это слово. – Глеб, если бы ты знал, как мне неприятны все эти выяснения, – сквозь слезы говорила она. – И по телефону вроде бы глупо, и сил нет дождаться тебя… Приходи пораньше, если сможешь!

– Хорошо, хорошо, приду… Только кого же она имела в виду? – будто бы сам с собой рассуждал он. – Может, с какой-то новой продавщицей я разговаривал. Или, скорее всего, она меня видела в кафе с Машей! Ну точно! Фу! – выдохнул он. – Слава богу, вспомнил! А то и сам как-то напрягся.

– Какая Маша?

– Да я говорил тебе! На той неделе Валерка звонил, однокурсник, просил дочку свою на работу устроить. Ну она приезжала, мы с ней в кафе пообедали, потом я ее проводил немного…

– И что?

– Да ничего… Девочка, может, и неглупая, только амбиций выше крыши. Сразу ей место руководителя подавай и зарплату высокую. Не стал я ее брать. Но время уделить пришлось – все же дочь приятеля. Да ты вспомни, я же тебе говорил.

– Ну да… мельком как-то…

– А что про нее подробно рассказывать? Таких знаешь сколько?! Знакомые, приятели, друзья друзей… И каждому помоги, время удели. Кого на работу, кому денег в долг… Теперь вот чаще с детьми стали обращаться. Да что я тебе все это говорю?! – Глеб с досадой прервал сам себя. – Это моя каждодневная, обычная жизнь. И ты о ней все знаешь.

– И мне так казалось, что знаю… – еще грустно, но уже гораздо спокойнее произнесла Надежда.

– Ну Анька! Вот вырастили на свою голову! Я разберусь с ней вечером!

*

Вечером был скандал. Глеб орал на дочь. Та поначалу хамила, дерзила и всячески выражала свое непримиримое отношение к родителям вообще и к той жизни, которую они ведут, в частности, пока не получила затрещину от отца. Тогда она зарыдала, закрылась в своей комнате и не выходила оттуда до утра.

Утром Аня прошмыгнула в ванную, забежала на кухню, схватила яблоко, пару шоколадных конфет и, ни с кем не разговаривая, благо что на ее пути никто не встретился, убежала в школу.

Аня училась в одиннадцатом. Ей оставалось несколько месяцев до выпускного. С выбором профессии все было давно определено родителями. Ей приходилось только подчиняться и воспринимать те знания, которые давали репетиторы. Будущее дочери виделось ее папе и маме весьма респектабельным: менеджер высокого звена. Впрочем, что это такое, толком никто из них не понимал, но звучало красиво, и Аня честно готовилась поступать, хотя, если быть откровенной перед самой собой, ей мечталось о театральной карьере. Она зачитывала журналы о знаменитостях до дыр, грезила премьерами с собственным участием и периодически разыгрывала перед зеркалом моноспектакли.

Моноспектакли эти в основном почему-то получались эротическими. Аня обнажалась, любуясь своей девичьей красотой, и представляла себя уже не актрисой, а стриптизершей. Только заикнуться об этом кому-либо было немыслимым. Поэтому она рьяно кидалась в бездну макро– и микро– экономических понятий, штудировала учебники и по сто раз повторяла математические формулы. Мечты о сцене оставались лишь мечтами, хотя Аня не просто не отказывалась от них, а культивировала в себе интерес к выступлениям, покупая себе изредка белье необыкновенной красоты и любуясь собой в отражении зеркал. Она бы с удовольствием пошла заниматься танцами, но сейчас, накануне поступления времени на это не было совсем, и она ограничивалась лишь самолюбованием и планами о школе танцев, которую сможет посещать, став студенткой.

Выпад против родителей выглядел, скорей, подростковым бунтом, выражающим максимализм и негативизм одновременно. Продиктовано это было, вероятней всего, внутренними противоречиями, а отнюдь не нелюбовью к родителям. Предков своих Аня любила, однако в пору переходного периода, несколько затянувшегося в ее случае, не могла порой сдерживать скептицизм, недовольство и раздражение некоторыми обстоятельствами.