Первая страсть

Древе медленно вынул из кармана лист бумаги, осторожно развернул его и положил его на стол:

— Вот письмо, которое он мне написал.

Антуан де Берсен и Андре Моваль нагнулись над автографом. Алиса уронила насмешливое «батюшки!», за что Антуан наградил ее строгим взглядом. Она с презрением закурила папиросу. Андре и Антуан слушали Древе.

— Сегодня я был у него. Я узнал у его привратницы, что он бывает дома около двух часов. В полдень я был в Люксембургском саду. Я видел, как он прошел через сад, направляясь на улицу Флерюс, — завтракать. Он остановился на мгновенье, чтобы посмотреть на лебедя в бассейне… И я сказал себе: «Дорогой мой, ты скоро позвонишься у его двери, тебе откроют, он заговорит с тобой…» Я никогда не проводил двух более прекрасных часов. Сад был почти пуст. Воздух был холоден, как лед, и мне казалось, что я вдыхаю силу, радость, надежду.

Антуан де Берсен пробормотал:

— Великолепный режим для выздоравливающего. Продолжай.

Древе сделал равнодушное движение.

— Без четверти два я пустился в дорогу. Я перевязал свой галстук, смотрясь в воду бассейна. Я не узнавал себя. Я никогда не видел себя таким. Я не мог подняться по лестнице. Я присел на одну из ступенек. Я уже не знаю, как я смог позвонить. Мне открыли. Это был он.

Голос Древе пресекся в таком смешном фальцете, что Алиса расхохоталась. Антуан де Берсен ударил кулаком по столу.

— Оставь его в покое, ты видишь, что он взволнован!

Тон обращения был до того груб, что Алиса откинулась назад, как будто бы он бросил в нее камнем. Древе воодушевлялся.

— Это был он. Он впустил меня и сказал, что рад меня видеть, да, он, Марк-Антуан де Кердран. Мне показалось, что с того мгновения для меня начинается новое существование. Он знал мое имя. Я был кем-то в его глазах. Сначала мне захотелось провалиться сквозь паркет, потом мне стало казаться, что я всегда был там и что я никогда не уйду, что ему были известны все мои мысли и что всегда было и будет так. Потом он взял мое стихотворение, лежавшее на столе, и надел пенсне. Я видел его руки, державшие бумагу, изборожденные толстыми жилами. Я совсем не чувствовал смущения.

Эли Древе оттолкнул свой стул. Он машинально принялся подражать жестам и голосу мэтра. Его привычки мима, более сильные, чем его волнение, вновь овладели им. Марк-Антуан де Кердран не скрыл от него, что его стихотворение малого стоит, даже ровно ничего, но тем не менее в нем можно было видеть отдаленный, почти неприметный признак поэтического призвания. Поэтому он пригласил его к себе не для того, чтобы говорить ему комплименты, но затем, чтобы дать ему некоторые советы, которые могут быть ему полезными. Пусть он не доверяет первому удовлетворению, даваемому нам, когда мы молоды, нашим творчеством, каким бы оно ни было; наоборот, пусть он научится быть требовательным, недовольным, строгим, по отношению к себе. Искусство не забава. Оно требует терпения, усилия, особенно времени, времени. Время и есть великий учитель!.. Так он, Кердран, нашел свою дорогу лишь после долгих блужданий. Он работал, рвал, переделывал. Только после многих лет бесплодного труда, к сорока годам, он почувствовал, что овладел своей мыслью и своей формой. Тогда он познал ощущение полноты, изобилия, уверенности…

И Древе подражал тяжелой и могучей походке старого поэта, его широким движениям. Он проводил рукой по своим коротко остриженным волосам, как бы желая отбросить назад воображаемую седую шевелюру, в то время как Антуан де Берсен и Андре Моваль смотрели на него, такого худого и жалкого! Дело в том, что советы Марка-Антуана де Кердрана, обращенные к этому юноше, которого изнуряла, быть может, смертельная болезнь, принимали какой-то зловещий и иронический оттенок. Да, конечно, работать, тянуть и ждать; но болезнь-то, станет ли она ждать?

Угадал ли Древе то, о чем подумали его друзья? Вдруг он остановился в припадке сильного кашля. Его бледное лицо покраснело. Он на мгновение замолчал, потом снова сел и сказал:

— Вот! Что бы там ни случилось, сегодня я был ужасно счастлив.

— Да, этот Кердран — шикарный тип, — заключил Андре Моваль и прибавил: — Уж поздно и пора идти спать.

Древе запротестовал:

— Чтоб я лег спать!

Антуан де Берсен похлопал его по плечу.

— Господи, мы все этим займемся! Ну будь благоразумным. Береги свою славу, старина!

Древе усмехнулся:

— Слава славой, но есть еще и любовь. У меня свиданье… Ах, черт возьми, я опоздаю!

Он снял с вешалки пальто и обмотал шею своим кашне.