Первая работа. Испания

Исабель устраивает их на своей руке, как птенцов, и начинает разносить по аудитории. Один она ставит возле братьев, второй — возле меня, третий — перед Кико и Алексом. И — чудо! Едва стаканчик касается стола, в нём зажигается огонёк! Я раскрываю глаза от изумления. Это свечки?! Да, так и есть. В каждом матовом стаканчике — маленькая электрическая свеча. Мне очень хочется тряхнуть её, чтобы проверить: она выключится или нет? Но я не осмеливаюсь.

А вот Кико — пожалуйста. И хватает стаканчик, и трясёт его, то гася, то снова «зажигая» свечку, а потом ещё и достаёт её наружу, однако Исабель внимательно смотрит на него, и он, смущаясь, возвращает свечку на место.

Богдан замер, как зритель в цирке. У него такое выражение лица, будто он ждёт, что Исабель извлечёт из сумки живого кролика. Мне и раньше казалось, что он младше своего брата, но сейчас, с вытаращенными глазами, он похож на первоклассника.

Исабель тем временем села на край своего стола, ещё раз со значением оглядела нас и… заговорила.

Мне мигом вообразился кран. Серебристый изогнутый кран, из которого льётся ледяная, нет, прямо морская солёная вода! И как будто я сунула под этот кран голову.

Вода меня оглушила и ослепила…

Такой была речь Исабель, полная переливчатых «эле» и «энье», на которых она летела, притормаживая на мягких, как поросшие травой лесные кочки, шипящих. Иногда она тянула напряжённо «р-р-р», и это слово сразу рисовалось крепким, угловатым, словно скрученным из металлической проволоки, а иногда начинала таинственно шептать, как будто увлекая слушателей в парк-лабиринт, что возвышается на горе Кольсерола.

Её голос был низким, но не гудел, а звучал будто музыка, которая охлаждает в жару, как кувшин прохладного лимонада, как морские волны, которые смыкаются над твоей головой, когда ты ныряешь с пирса…

Только вот беда: фразы так быстро перетекали одна в другую, что я… ничего не поняла!

Каждое слово звучало очень чётко, ведь у испанцев, как и у англичан, напряжённое произношение, а у нас, русских, ослабленное. Но прежде чем я успевала осознать значение одного слова, оно сливалось с другим, а второе — с третьим, и так далее, так далее…

Исабель совсем не делала пауз, как Беатрис и Росита. И выходило так, что я понимала значение только последнего слова. Что-то было про «жизнь», «театр» и «задание для каждого». Больше я, к своему ужасу и огорчению, совсем ничего не поняла…

Наконец Исабель закончила, поднялась, подошла к белой доске, взяла фломастер и написала: «Viva la vida!» Это понятно. «Да здравствует жизнь!» Согласна. Только о чём шла речь до этого?!

Исабель подошла к двери, приоткрыла её и кого-то пригласила внутрь. Вошли двое — парень-азиат, невероятный красавец, похожий на актёра из «Бегущего в лабиринте», и девушка с очень светлыми волосами, заплетёнными в косу. Они поздоровались с нами. За нас ответил только Кико. Я вроде произнесла что-то, но оказалось, шёпотом. После ошеломительной речи учительницы даже слово hola произнести было страшно.

Парень с девушкой прошли в центр аудитории, встали друг напротив друга. Исабель, скрестив руки, прислонилась к двери.

Девушка оглядела столы, словно что-то искала. Потом шагнула ко мне и жестом попросила дать ей тетрадку. Ошарашенная, я кивнула. Девушка прошептала «gracias» и вернулась к парню.

— Что это за книга, дорогой? — спросила она по-испански, протягивая мою тетрадку.

— Просто книга, а что?

— Это не просто книга, — покачала головой девушка и перебросила косу через другое плечо, — это книга твоей возлюбленной.

— Ты моя возлюбленная, — тихо ответил парень.

— Нет, нет и нет! — закричала вдруг девушка. — Ты меня не любишь! Давно уже! Я чувствую это! Вот книга! Это её книга, я знаю, знаю!

Честно говоря, я совсем уже ничего не понимала. Почему эти двое ругаются на чужом уроке? Почему моя тетрадка стала книгой чужой возлюбленной? И главное, почему Исабель ни капельки не возмущена разбушевавшейся ссорой, а наоборот, стоит и улыбается, как будто то, что происходит, — это нормально?

Или это и правда нормально?!

А парень с девушкой уже мирились. Они просили друг у друга прощения, клялись в любви. И в конце концов девушка смахнула слёзы (настоящие! реальные!) и, повернувшись к нам, слегка поклонилась. А потом осторожно вернула мне тетрадку. Парень тоже поклонился.

Кико зааплодировал. Я словно очнулась ото сна. Это было представление? Спектакль? Для нас всех?

Исабель высунула кончик языка, словно поддразнивая нас, а потом произнесла, напирая на свистящий звук [θ]:

— Celo.

«Я знаю это слово, я его видела, слышала, читала где-то, но где?» — запаниковала я. И вдруг сообразила. Ну конечно, «ревность»! Они же только что показали сценку про ревность.

А Исабель снова затараторила.

«Почему бы ей не говорить чуть медленнее?» — чуть не заплакала я с досады. Она тем временем что-то объяснила про сценку, потом добавила слово «задание» и наконец отпустила парня с девушкой. Потом прошлась мимо наших столов и задула свечки. Вот уж фокусник так фокусник! Свечки, оказывается, не только умеют мерцать, как настоящие, но и задуваются.