Первая любовь, последнее помазание

Канал — единственный поблизости водоем. Есть что-то особенное в прогулках у воды, даже когда она бурая и вонючая и течет на задворках фабрик. Фабрики заброшены, и у большинства зданий глухие стены. Можно пройти все два с половиной километра по тропе вдоль канала и никого не встретить. Тропа ведет мимо свалки металлолома. Еше два года назад тихий старик приглядывал за горой этого хлама из своей жестяной лачуги. Возле нее был столб с цепью, на которой он держал огромную овчарку. От старости она уже даже не лаяла. Потом лачуга, старик и собака исчезли, а на ворота навесили амбарный замок. Постепенно местная ребятня разворотила окружавший свалку забор, а ворота так и остались. Свалка — единственная достопримечательность на протяжении двух с половиной километров — остальной путь пролегает вдоль фабричных стен. Но я люблю канал — там, у воды, перестаю чувствовать себя узником (в отличие от всех остальных мест в этой части города).

Пройдя некоторое время молча, Джейн опять спросила:

— Куда ты идешь? Где ты будешь гулять?

— Вдоль канала.

Она задумалась на минуту.

— Мне к каналу не разрешают.

— Почему?

— Потому.

Теперь она шла немного впереди. Белый след вокруг рта засох. Ноги у меня стали совсем ватные, и казалось, что я вот-вот задохнусь в испарениях плавящегося на солнце асфальта. Нужно было во что бы то ни стало уговорить ее идти со мной к каналу. От одной мысли стало нехорошо. Я выбросил остаток мороженого и сказан:

— Я вдоль канала гуляю почти каждый день.

— Почему?

— Там так мирно… И можно столько всего увидеть…

— Чего всего?

— Бабочек.

Слово вырвалось раньше, чем я успел его остановить. Но она уже обернулась, в глазах вспыхнул интерес. Рядом с кананом бабочек нет и не может быть, они от вони бы перемерли. Ей не составит труда об этом догадаться.

— Какого цвета бабочки?

— Красные… желтые.

— А что еще там есть?

Я задумался.

— Есть свалка…

Она наморщила нос. Я быстро добавил:

— И лодки есть, лодки на каназе.

— Настоящие?

— Еще бы не настоящие.

Это тоже вышло само собой. Она замедлила шаг, и я за ней.

— Ты никому не скажешь, если я пойду? — спросила она.

— Никому-никому, но ты должна держаться как можно ближе ко мне, когда мы спустимся к каналу, поняла?

Она кивнула.

— И вытри рот — он у тебя весь в мороженом.

Она рассеянно провела по губам тыльной стороной ладони.

— Щи сюда, я вытру.

Я притянул ее к себе, зацепив левой рукой за шею. Послюнил указательный палеи на правой (жест, подсмотренный мной у других родителей) и провел им по ее губам. До этого я никогда не дотрагивался до чужих губ, не испытывал такого жгучего удовольствия. Оно было почти болезненным, распространилось от паха к груди и застряло там, как кулак, упершись изнутри в ребра. Я еще раз послюнил палец и почувствовал на кончике липкую сладость. Вновь провел по ее губам, но теперь она отстранилась.

— Больно, — сказала она. — Ты очень давишь.

Мы пошли дальше, она держалась рядом.

Спуск к тропе был на другом берегу канала, куда мы перейти по узкому черному мосту с высокими ограждениями. Джейн встала на цыпочки посреди и попыталась из-за них выглянуть.

— Подними меня, — сказала она. — Я хочу посмотреть на лодки.

— Их отсюда не видно.

Но я обвил ладонями ее талию и приподнял. Короткое красное платьице задралось, оголив ягодицы, и я снова почувствовал кулак в груди. Она повернула голову и сказала через плечо:

— Река очень грязная.

— Она и должна быть грязной, — сказал я. — Это же канал.

На каменных ступенях, ведущих к тропе, Джейн почти прижалась ко мне. Даже как будто затаила дыхание. Обычно вода в канале течет на север, но сегодня был полный штиль. Поверхность сплошь в клоках желтой пены, но и она неподвижна, потому что ни ветерка. Изредка по мосту над нами проезжала машина и совсем издали доносился шум лондонских улиц. Не считая этого, на канале было совсем тихо. Из-за жары пахло сегодня сильней — животной вонью, а не химической, видно, от желтой пены.

— Где бабочки? — шепотом спросила Джейн.

— Недалеко. Сначала надо пройти под двумя мостами.

— Я хочу назад. Хочу назад.

Мы были метрах в десяти от каменных ступеней. Она хотела остановиться, но я манил ее дальше. У нее не хватало смелости бросить меня и одной добежать до ступеней.

— Еще немного — и увидим бабочек. Красных, желтых, может, даже зеленых.

Я врал без зазрения совести, теперь было все равно. Она вложила свою руку в мою.

— А лодки?

— И лодки увидишь. Там, дальше.

Мы пошли, и я не мог думать ни о чем, кроме как о способах удержать ее рядом. В нескольких местах канал уходит в тоннели — под фабричными корпусами, шоссе и железной дорогой. Первым на нашем пути был тоннель, образованный трехэтажным зданием, соединявшим фабричные цеха на разных берегах. Здание пустовало, как и вся фабрика, и нижние окна были выбиты. Перед входом в этот тоннель Джейн попятилась.

— Что это там? Давай не пойдем.

Она услышала, как вода капает с потолка тоннеля в канал, а эхо делало звук глухим и зловещим.

— Это же вода, — сказал я. — Смотри, его насквозь видно.