Первая любовь, последнее помазание

На обратном пути я никого не видел. Даже Чарли ушел домой, и машины, которую он ремонтировал, больше не было. Я налил себе воды из-под крана на кухне. Хотя где-то читал, что стакан воды из лондонского водопровода до тебя уже пять раз пили. Привкус был металлический. Сразу напомнил стол из нержавеющей стали, на котором лежала девочка, ее труп. Скорее всего, столы в морге тоже моют водой из-под крана. Ее родители ждали меня к семи. Эту встречу с ними придумшт не я, а один из полицейских — сержант, бравший у меня показания. Надо было не уступать, но он меня переубедил, испугал. Взял под локоть и не отпускал, пока я не согласился. Наверное, этому учат в школе для полицейских, чтобы дать им над нами власть. Он на меня насел у самого выхода и затащил в угол. Чтобы его стряхнуть, пришлось бы применить силу. Он говорил дружелюбно, энергично, хрипловатым шепотом.

— Ты последний, кто видел их девочку живой… — Он замешкался на последнем слове — И родители, пойми: конечно, они хотят с тобой встретиться.

Меня испугали его инсинуации (в чем бы они ни заключались), а пока он держал мой локоть, у него была власть. Oft слегка ужесточил хватку:

— Так я им передам, что ты будешь. Вы же почти соседи, если не ошибаюсь?

Кажется, я кивнул, отворачиваясь. Он улыбнулся и назвал время и место. И то хорошо — встреча, дело, чтоб не совсем уж пропащий день. Ближе к вечеру я решил принять ванну и одеться. Времени было вагон. Достал флакон одеколона, которым ни разу не пользовался, и чистую рубашку. Пока набиралась вода, разделся и рассмотрел себя в зеркало. Вид у меня подозрительный, знаю, потому что я человек без подбородка. Иначе с чего бы им вдруг меня подозревать в полицейском участке еще до того, как я сделан заявление. Ясообщил, что стоял на мосту и что видел с моста, как она бежит вдоль каната.

— Бывают же совпадения, а? — сказал сержант полиции. — Чтоб вы еще и на одной улице жили.

Подбородок и шея у меня слиты — это всех настораживает. У матери так же было. Только уйдя из дома, я понял, какая она жаба. Она умерла в пропитом году. Женщинам не нравится мой подбородок, они ко мне не подходят. Материн тоже не нравился, с ней никто не дружил. Она всюду разъезжала одна, даже во время отпуска. Каждый год отправлялась в Литлгемптон и сидела в шезлонге лицом к морю, сама по себе. Под конец стала злой и плоской, как гончая.

До прошлого четверга, пока я не увидел труп Джейн, у меня не было никаких особых мыслей о смерти. Раз видел, как задавили собаку. Как ей шею переехало колесом и глаза из орбит выскочили. На меня это не произвело впечатления. И на похороны матери я не пошел — от безразличия в основном и из-за отвращения к родственникам. Да и видеть ее среди цветов, мертвую, плоскую и серую, тоже не очень-то хотелось. Наверное, после смерти и я стану таким. Но тогда я еще не знал, как выглядят трупы. Увидишь — и невольно задумаешься про живых и мертвых. Меня провели вниз по каменным ступеням и через коридор. Я полагал, что морги строят отдельно, но этот был в офисном здании, семиэтажке. Мы оказались в подвале. Сверху доносился стук пишущих машинок. Вместе со мной спустились сержант и еще пара других, в штатском. Сержант пропустил меня в дверь, открывавшуюся в обе стороны. Я не ожидал ее там увидеть. Не помню, чего ожидал: возможно, фото или где-нибудь расписаться. Я не успел мысленно подготовиться. Но там была она. И пять стоявших в ряд высоких столов из нержавеющей стали.

И лампы дневного света под зелеными абажурами из жести, свисавшие на длинных цепях с потолка. Стол с ней был самый ближний от двери. Она лежала на спине, ладони наружу, ноги вместе, рот широко открыт, глаза распахнуты, очень бледная, совсем тихая. Волосы по-прежнему слегка влажные. Красное платьице как после стирки. От нее едва уловимо пахло каналом. Допускаю, что в этом не было ничего исключительного для того, кто навидался трупов, как, например, сержант. Я заметил небольшой синяк над ее правым глазом. Хотел потрогать, но почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Как продавец подержанных машин, мужчина в светлом пиджаке с напором сказал:

— Девять лет всего.

Никто не ответил, все смотрели на ее лицо. Сержант обогнул стол и подошел ко мне с какими-то бумагами.

— Ну, всё? — сказал он.